должен делать это также согласно и нашим взглядам. Но если он не может преодолеть этих слов, являющихся вспомогательными линиями, и всего их предшествующего значения и не может возвыситься до самого дела, до созерцания, то он по необходимости ложно понимает даже и там, где он понимает лучше всего, ибо то, о чем идет речь, не было до сих пор сказано и не было обозначено словом, и оно также не может быть сказано, но только созерцаемо. Самое высшее, чего можно достигнуть посредством разъяснения слов, – это определенное понятие, но именно поэтому это совершенно ложно в наукоучении.
Эта наука описывает беспрерывную последовательность созерцаний. Каждое новое звено примыкает к предшествующему и определено посредством него, т. е. эта именно связь объясняет его и принадлежит к его характеристике; и его созерцают правильно только если его созерцают в этой связи. Опять-таки третье определено вторым, а так как последнее определено первым, то оно посредственно определено также и первым; и так далее до конца. Таким образом, все предшествующее объясняет последующее; и с другой стороны (в органической системе, члены которой связаны не только последовательно, но также посредством взаимоопределения, это и не может быть иначе), каждое последующее определяет опять-таки все предшествующее.
Можно ли поэтому правильно понять какое-либо звено в наукоучении, если сначала не поняли правильно все предшествующие и если при понимании последнего не имеют их перед собой?
Читатель. Нет.
Автор. Можно ли понять какое-либо звено полностью и совершенно прежде, чем закончили всю систему?
Читатель. Ни в коем случае, согласно тому, что ты только что сказал.
Относительно каждого пункта можно судить, лишь исходя из его связи; но так как каждый связан с целым, то ни об одном пункте нельзя судить полностью, не понимая целого.
Автор. Разумеется, ни об одном пункте, который выхвачен из действительной науки. Ибо о голом понятии этой науки, о ее сущности, цели, образе действий можно судить, не обладая самой наукой, так как понятие это взято из области обычного сознания и выведено из него. Познакомиться с этим понятием и судить о нем я и приглашал тебя, читатель не-специалист: но я бы поостерегся сделать это относительно какого-либо внутреннего пункта системы.
Точно так же и завершение системы, ее последний результат, попадает в сферу обычного сознания, и относительно него каждый может также судить не о том, правильно ли оно выведено, относительно чего он ничего не понимает, но о том, встречается ли оно в подобном же виде в обычном сознании.
Таким образом, составные части и положения этой системы не входят в сферу обычного сознания и в пределы того суждения, какого можно справедливым образом ожидать от всякого. Их создают только при помощи свободы и посредством абстракции, и они определены своей связью, и о предметах этого рода не может произнести ни малейшего суждения ни один человек, не проделавший этой абстракции и конструкции, не доведший ее до конца и не удерживающий целое всегда перед собой без колебаний.
Читатель. Да, конечно, это так, это мне, пожалуй, вполне ясно. Каждый, следовательно, кто хочет участвовать в обсуждении, должен был бы сам изобрести всю систему.
Автор. Конечно. Однако, так как оказалось, что человечество философствовало тысячелетия и, как это может быть показано с ясностью, не раз бывало на волосок от основного пункта, не находя все же действительного наукоучения, и так как поэтому можно ожидать, что, если бы последнее теперь снова пропало, его нельзя было бы найти так скоро опять, – то случайным образом найденное, наконец, изобретение следовало бы пустить в ход, приняв его предварительно для себя, как уже найденное, и вновь изобрести его, следуя за его творцом и его обладателями, так, как, например, относятся к геометрии, изобретение которой, конечно, также потребовало много времени: следовательно, нужно изучать систему и изучать ее до тех пор, пока сделают ее своим собственным изобретением.
Таким образом всякий, кто или не доказал делом, что он сам изобрел наукоучение, или, если он не находится в подобном положении, не сознает, что изучал его до тех пор, пока вполне не сделал его своим собственным изобретением, или, ибо это здесь единственно возможная альтернатива, не может предъявить другую систему интеллектуального созерцания, противоположную наукоучению, – не должен высказывать суждение ни о каком положении этой науки или вообще о каком-либо философском положении в том случае, если она должна быть единственно возможной философией, как она, во всяком случае, утверждает.
Читатель. Как ни изворачивайся, невозможно отрицать, что дело обстоит именно таким образом.
Но, с другой стороны, я не могу ставить в вину также и другим философам, что они недружелюбно относятся к вашим притязаниям, чтобы они все снова пошли в учебу. Они сознают, что они все так же хорошо изучали свою науку, как и вы; и частью даже считались в ней мастерами, в то время когда вы сами еще только изучали первые элементы ее. Они предполагают, – и вы сами признаете это, – что лишь благодаря им ваш ум проснулся от своего сна. И теперь им, – а некоторые из них уже с седыми бородами, – нужно опять пойти к вам на выучку или примириться с вашим запрещением высказываться.
Автор. Их судьба, действительно, жестока, если они что-либо на свете любят больше, чем истину и науку. Но изменить это невозможно. Так как они очень хорошо сознают, что они никогда даже не думали обладать и всегда отказывались от обладания тем, чем мы, согласно нашему уверению, обладаем, т. е. наукой, очевидность которой ясна, то они должны, как бы это ни казалось им горько, приглядеться к тому, как, собственно говоря, обстоит дело с нашим неслыханным утверждением. Знаешь ли ты для них какой-либо другой, помимо изучения наукоучения, выход, кроме того, чтобы они добровольно, без предварительного напоминания, замолчали и ушли со сцены?
Читатель. Тогда они, – мне уже довелось слышать, как некоторые птички щебечут об этом, – скажут: у вас такая причуда, что вы требуете от других, чтобы они, сравнивая себя с вами, презирали себя.
Ав т о р. Это просто продиктованный завистью оборот, который ничем не поможет их делу. Мы не требуем от них, чтобы они пренебрежительно думали о своих талантах вообще и о тех знаниях, на действительное обладание которыми они до сих пор заявляли притязания; мы, наоборот, оказываем их талантам уважение, приглашая их выслушать объяснения и обсудить нашу науку. Что это именно мы, а не они, сделали изобретение, мы приписываем счастливому случаю и моменту, и при этом не присваиваем себе, нашей личности, никаких особых заслуг. Что зато им
