времена его детства. Вот медная чеканка, изображающая несущийся по бурным водам парусный корабль. Вот картина, на которой уместилась большая ваза, наполненная свежесобранными маками. Его мать, Стелла, нарисовала что-то особенное для каждой из комнат сыновей. В комнате Тимофея — маки, для Николая — мотоцикл, для Ника — Чебурашку с крокодилом Геной. Каждый раз, глядя на маки, Тимофей чувствовал себя любимым.
Мама была так счастлива, когда создавала их комнаты, её талант сиял. Через неделю после того, как они узнали, что их отец погиб в автокатастрофе, — это случилось почти через два года после приезда сюда, — Тимофей поднялся наверх и почувствовал запах свежей краски. На мгновение он подумал — понадеялся — что мать снова начала рисовать. Она начала, но не так, как ему хотелось. Сын обнаружил её в своей комнате: она замазывала маки и всю стену отвратительным коричневым цветом, нанося слой за слоем поверх своей работы.
Он закричал: «Что ты делаешь?!» и попытался отобрать у неё кисть, испачкав при этом рубашку, руки и лицо. Мать посмотрела на него, сначала не заметив, и он понял, что она пьяна. Опять. В три часа дня. «Остановись, пожалуйста». «Нет, эти отвратительные маки нужно убрать. Они ужасны. Бесполезны, бесполезны…»
Тимофей узнал слова, которые произносил его отец, когда говорил о Стелле и её работе, когда говорил ей, что она должна найти занятие получше. Это было в тот вечер, когда он бросил этюдники и другие работы в камин. Сын попытался остановить её: «Мама, это замечательно, и это моя картина. Как и рисунки, которые ты сделала для Коли и Никиты. Пожалуйста, не забирай их». «Их тоже надо было уничтожить».
Тимофею потребовалась секунда, чтобы понять её слова. Но когда он понял, то побежал в комнаты братьев и увидел, что их стены покрыты той же коричневой краской. Её работы, вместе с уютом и красотой, которые она привносила в их дом, больше не было. Тимофей вернулся в свою комнату, схватил ведро с краской, открыл окно и выбросил его на улицу. Мать закричала на него и пошла искать ещё, в доме краски больше не было. Она ушла в свою комнату и захлопнула дверь.
Когда братья поднялись наверх и увидели, что она натворила, Никита расплакался так, как не позволял себе Тимофей. Он заснул, глядя на оставшийся мак, уныло свисающий из-под коричневого пятна, и понял, что в жизни нет ничего, на что можно было бы рассчитывать или за что можно было бы держаться. Если ты можешь потерять что-то, бывшее частью твоей жизни ничто не может быть в безопасности. Это был тяжёлый урок. Потеря Ирины через несколько лет его укрепила.
— Что ты делаешь в моей комнате?
Тимофей подскочил, как ужаленный. На секунду ему показалось, что он мысленно приворожил Ирину. Он так погрузился в воспоминания, что не услышал, как она вернулась домой.
— Прости. После ужина решил осмотреть дом, чтобы понять, что тут изменил брат.
— Дом стал неузнаваем.
— И это главная достопримечательность, как по мне.
— Я видела, что в гостиной горел свет. Наверное, ты заметил огромный телевизор?
— Трудно не заметить.
Ирина засмеялась и прислонилась к дверному косяку. Тимофей подумал, не отодвинуться ли ему, чтобы она села с ним на кровать, но Ирина, сидящая так близко, могла оказаться слишком сильным искушением — ему захотелось бы прикоснуться к ней, провести пальцами по волосам, прижаться к губам, как это было раньше, — поэтому он не стал этого делать.
— Я не знала, что их выпускают такого размера. Он не такой большой, как экран в кинотеатре, но обстановка лучше.
— Никита часто говорил о том, что бы он хотел иметь в доме своей мечты. Большой телевизор был в списке. Вот, сбылось, — сказал Тимофей и подумал: «Лучше сосредоточиться на доме, чем на ней».
— Он сейчас занимается отделкой подвала, — сказала она.
— Я слышал. Вот почему дом не сдавался в аренду.
Разговор затих, и он не знал, что сказать. Когда уже собирался встать и уйти в свою комнату, Ирина произнесла:
— Хочешь поговорить о том, что тебя отвлекло, когда я вошла?
Было время, когда она была первой, к кому он обращался, когда чувствовал себя расстроенным, растерянным или злым — всё это он испытывал в разной степени. Но прошло столько времени, и Тимофей разучился делиться своими чувствами. Последняя женщина, с которой он встречался дольше нескольких месяцев, обвинила его в том, что он кажется ей таким далёким, как Сатурн. Тимофей не был с этим не согласен. Чтобы положиться на людей, открыться им, нужно время и веская причина — как в его армейском коллективе. Но за это всегда приходится платить, поэтому сыщик был осторожен в выборе собеседников.
— Этот первый день возвращения… был ошеломляющим, — он вздохнул. — Так много всего изменилось и… в то же время нет. Я…
— Пожалуйста, не проси прощения, — сказала Ирина, присаживаясь рядом. Она взяла его руку. — Мне было бы неприятно, если бы ты пожалел о том, что поцеловал меня.
Боль, прозвучавшая в её голосе, подталкивала спросить, что скрывается под этими словами, но годы разлуки лишили его права на любопытство.
— Я никогда не жалел о том, что поцеловал тебя, — сказал он, глядя на губы Имерины и желая поцеловать их снова, хотя бы для того, чтобы доказать правоту своих слов. — Но я принял решение и действовал, не обдумав его, и не был уверен, что ты не против.
— Ты не заметил, как я отреагировала? — дразнящий тон женщины ослабил мужское беспокойство.
— Конечно, заметил, — сказал он. Тимофей замечал каждый вздох, каждое движение её рук на его спине, и одного воспоминания было достаточно, чтобы снова заволновался. — Хотя немного запутался в своих реакциях. Я не должен был предполагать, что это то, чего ты хочешь.
— Беспокоишься о согласии? — удивилась Ирина.
— Да. Не думаю, что тебе не понравилось. Ты оттолкнула бы меня, если бы не хотела, чтобы продолжал. Но я сделал всё как-то неожиданно.
— Ты сделал это, и я была удивлена, — призналась собеседница. — Но я хотела этого поцелуя так же сильно, как и ты. Может быть, сначала этого и не понимала, но это правда.
