кулак. Инспектор сделался разговорчивым.
— Не знаю, дружище, — сказал он. — Работа у нас такая. Черенбел, как клещ, в вас вцепился. И эта миссис Ламберт тоже подала жалобу.
Я, однако, нс уверен, что подружился бы с Сельмой и остальными, если бы в наш первый вечер, лежа рядом с Сельмой, не увидел, как моя одежда заплясала в окне. Она плясала, как будто зажила своей жизнью.
Я крикнул Сельме.
Она не удивилась. Она сказала:
— Наверно, сегодня удят.
— Удят? — Я побежал к окну за улетающей одеждой.
— Ну да, удят — в окнах. Тут стянут рубашку, там — брюки. Гнаться за ними бесполезно. Знаешь, скоро карнавал, каждому хочется принарядиться.
Она была права. Утром я проснулся и вспомнил, что из одежды у меня остались только брюки и майка. Я распахнул заднее окно и увидел, что из других окон высовываются голые американцы. Мы глядели друг на друга. Ни слова не говоря. Вечер прошел; утро оказалось мудренее.
В колледж мистера Черенбела шли ученики и ученицы. Сельма сказала, что собирается на работу. Очевидно, Генри не соврал, что многие девушки работают в магазинах. Сам Генри принес мне чашку кофе.
— Рубашку можешь взять у меня. Понимаешь, я прихожу туда, и мне их просто дают.
Утренняя жизнь во дворе у Генри ничем не напоминала вечернюю. Повсюду приглушенная деловая суета. Высокий худой человек делал разминку. Он был в нижней рубашке и трусах и время от времени растирался маслом из маленького флакона.
— Канадский бальзам, — сказал Генри. — Стараюсь его поощрять. Понимаешь, Мано занимается ходьбой. Но немного нетерпелив; на финише каждый раз начинает бежать, и его снимают.
— Это ужасно, — сказал я. — Но как мне быть с одеждой?
— Тебе надо научиться терпимости. У нас на острове этому обязательно надо научиться.
Мано приседал и подпрыгивал. Вокруг женщины раздували жаровни, готовили завтрак. Во дворе — масса зелени, больше, чем мне показалось вчера. За промоиной виднелись такие же лесистые дворы вдоль другой улицы, и кое-где на этих дворах с бельевых веревок вяло свисала армейская защитная форма или белая матросская.
Генри проследил за моим взглядом.
— Скоро карнавал, Фрэнк. А вы, ребята, владеете целым миром. Одни люди сотрудничают так, другие — по-другому.
Сейчас мне было не до его философий. Я выбежал на тротуар в чем был. По уличным меркам я был одет не так уж плохо — майка и брюки. В дверях соседнего дома загорал старый негр, и комната у него за спиной напоминала запущенную букинистическую лавку. Он был в тесном костюме защитного цвета. На внутренней стороне двери — витиеватая надпись: МИСТЕР В. ЛАМБЕРТ, ПЕРЕПЛЕТЧИК, — и я понял, что стоит закрыть парадную дверь, и дом превращается в респектабельный особняк, который я видел накануне, а сейчас, при открытой двери, это — мастерская.
Возле мистера Ламберта — а можно было с уверенностью предположить, что это сам мистер Ламберт, — стоял стаканчик рома. Когда я проходил мимо, он поднял стаканчик на свет, прищурясь, поглядел сквозь него, кивнул мне и сказал:
— День добрый, друг янки, благослови вас бог спозаранку. — С этими словами он залпом выпил ром, и на лице его наслаждение сменилось совершеннейшей мукой, словно и ром и утреннее приветствие были частью тяжкой ежедневной епитимьи.
— Доброе утро.
— Извините, сэр, если вопрос мой груб, почему у вас голый пуп?
— Мне нечего надеть.
— Бывают в жизни передряги. Приходим наги и уходим наги.
Это было занятно и заслуживало изучения, но тут в начале улицы я увидел джип. Я не знал, какое положено взыскание за потерю формы и появление на улице в голом виде. Я пробежал назад мимо мистера Ламберта. Вид у него сделался ошарашенный, как будто ему явился дух. Я забежал сбоку во двор Генри и по черной лестнице поднялся в первый дом. В ту же секунду скороход Мано вышел из парадной двери и спортивным шагом двинулся по дороге, Я услышал, как в джипе кто-то сказал:
— Тебе не показалось, что он вошел белым, а вышел черным?
В соседней комнате отворилось окно, и американский голос крикнул с улицы:
— Вы не видели сегодня утром, несколько минут назад, сюда не забегал голый белый?
Женский голос ответил:
— Слушай, дядька, я отдыхаю. Еще утром их не хватало.
Молчание, потом береговой патруль отъехал.
Однако проблема одежды оставалась нерешенной. Генри предложил мне кое-что из своих вещей. Они оказались не совсем впору.
— Но ты можешь, — сказал он, — зайти в магазин к Сельме и взять рубашку. Слушай адрес.
На дороге дзинькнул велосипедный звонок. Это был почтальон, в форме.
— Генри, Генри, — сказал он. — Смотри, что я сегодня везу.
Он вошел в дом и показал пакет. Пакет предназначался м-ру Черенбелу и послан был из издательства в Соединенных Штатах.
— Еще одну вернули, еще одну.
— О господи! — сказал Генри. — Опять Черенбел будет плакать у меня на груди. А про что была эта?
— Да все про то же, — ответил почтальон. — С удовольствием почитал. Знаешь, местами там даже смешно. — Он вытащил рукопись. — Хочешь послушать?
Генри посмотрел на меня.
— Я слушатель поневоле, — ответил я.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказал почтальон. Он начал читать: — «Не было в графстве Шропшир более завидной невесты, чем леди Тереза Филлипс. Прекрасная собой и при этом наследница, умная, смолоду дружная с классиками, равно находчивая в колкой беседе и за пяльцами — словом, одаренная во всех отношениях, она страдала лишь одним изъяном — гордостью. Она надменно отвергала всех поклонников. Прочь отъезжали удрученные воздыхатели — тот в Италию, тот в дальние колонии, — чтобы в сугубом одиночестве избывать тоску. Но не дремала Немезида. На балу, который давал лорд Северн, знатнейший лорд в тех краях, леди Тереза повстречалась с лордом Алистером Грантом. Он был высок, широкоплеч и строен, но меланхолический взгляд его говорил о глубоком страдании — и недаром, ибо лорд Алистер вырос сиротой».
— Боже мой! Он всегда про это пишет?
— Все время, — ответил Генри. — Только про лордов и леди. Стучит как ненормальный с утра до ночи. А особенно слыхать его машинку по воскресеньям.
Парадная дверь была открыта, и через нее донесся голос мистера Черенбела.
— Генри, сегодня утром я все видел, и только что ко мне заходила миссис Ламберт. Я напечатаю письмо в газеты. Я не желаю, чтобы у меня по улице бегали голые. — Мистер Черенбел заметил почтальона и заметил рукопись у почтальона в руках. Он даже спал с лица. Он взбежал по цементным ступенькам в комнату и выхватил рукопись. — Альберт, сколько раз я тебе говорил? Не
