Да и сала с этого борова сорок фунтов точно будет.
Пятрас и не горевал по этому поводу. Конечно, не обеднеют. Хозяйство немалое. Две лошади, пять дойных коров, восемь бычков на откорме, еще два здоровенных хряка и три свиноматки с восемнадцатью поросятами, полтора десятка овец. Про птицу и говорить нечего — и кур, и уток, и гусей с индюшками не счесть. И картошка уродилась, и капусты на грядках много зреет. Всего достаточно. Покою только нет.
Крюка, то есть майора Йонаса Вилюнаса, он не боялся. Помнил Крюк, как летом сорок четвёртого его карательный полицейский батальон в пух и прах разгромили красные, а он, раненный, приполз ночью на хутор и просил спрятать его от энкавэдэшников. Спрятали, выходили и уже два года с голоду не дают помереть его бандитам. И не потому, что так уж их любят, вовсе нет. Просто здесь, на польской виленщине, люди Крюка считались защитниками литовцев. От советской власти защиты не ждали.
Покоя нет от поляков. Пятрас родился и всегда жил на польской Виленщине. И отец его, и дед, и прадед, все тут жили. И не помнил он, чтобы с поляками-крестьянами у них были какие-то проблемы. Всегда мирно жили и помогали друг другу. Ходили в один костёл, праздники вместе справляли. И с польскими властями не было проблем. Налоги брали небольшие; ни воеводские, ни повятские, ни гминные чиновники не притесняли. Хотя ещё в двадцать первом году все литовские школы в повяте закрыли, и дети его ходили в польскую школу.
Войну его хутор пережил безболезненно. Немцы тут не появлялись. А местная литовская полиция особо не досаждала. Она евреев ловила, да с польскими подпольщиками из Армии Крайовой боролась. Боролась, правда, никудышно, но перед гестапо отчитывалась в уничтожении сотен польских партизан. Да столько партизан во всём Виленском крае не было!
Когда летом сорок четвёртого пришла советская власть, аковцы на время присмирели. Крепко их прижали НКГБ, «Смерш» и милиция. Но как только фронт передвинулся на запад, в Польшу и Германию, польские бандиты ожили, стали по ночам нападать на армейский грузовой транспорт, милицейские посты, гминные советы, грабить сберегательные кассы, расклеивать листовки о скорой гибели Советов, о возвращении законной польской власти. В прошлом году накануне начала учебного года в Неменчине сожгли литовскую школу, убили директора и учительницу литовского языка. А недавно сожгли литовский хутор на границе с Белоруссией, всю семью вырезали.
Накануне Пасхи к ним на хутор нагрянули гости. Днём, никого не страшась. Видимо, хотели показать — им, полякам, некого бояться, они тут хозяева. Высокий, стройный, моложавый пан в форме майора довоенного корпуса польской пограничной стражи, хлопая стеком по голенищу лакированных сапог, говорил с пренебрежением, всем своим видом демонстрировал неприязнь и брезгливость.
— Ну что, рвань литовская, рад приходу красных? Ничего, скоро, очень скоро восстановится законная власть Варшавы. А вам, чужакам, надо понимать: будете нам помогать, не тронем, пойдёте к красным, хутор спалим, а всех вас перевешаем вот на этих красивых соснах.
Пока майор разглагольствовал, его свита из семерых до зубов вооружённых бандитов обшарила весь хутор, и один, что поприличнее на вид, доложил:
— Пан майор, хутор справный. И мясо будет, и сало, и птица, и бимбер… Всего в достатке.
— Отлично, завтра подъедете на хутор, а ты, холоп, — он ткнул стеком в сторону Баркявичюса, — приготовишь всё, что тебе скажут мои люди.
Поляк повернулся и уже было направился к стоявшей у ворот рессорной коляске, запряжённой в пару отличных лошадей, как услышал резкий голос литовца.
— Ничего вы не получите. Я вам не дойная корова. Советам госпоставку дай, майору Крюку налог заплати на его воинство, ещё и вы на шею хотите залезть. Не выйдет. Идите, договаривайтесь с Крюком. Как решите, так и будет.
Майор медленно обернулся и спросил с напряжением в голосе:
— Совсем обнаглел, да? Думаешь, Крюк тебя защитит?
Но поляки быстро собрались и укатили в сторону Вильнюса. С тех пор они не появлялись.
Мучили Пятраса мысли и о новой власти… И о детях. Однажды за обедом старший сын Марюс спросил:
— Отец, зачем ты продукты бандитам даёшь?
За столом все притихли, возникло напряжение. Жена опустила глаза и поджала губы. Только шесть пар детских глаз впились в побледневшее лицо отца. Пятрас молчал. Он не знал, что сказать. Не дождавшись ответа, Марюс продолжил:
— В Неменчине литовскую школу не поляки сожгли. Её спалили бандиты Крюка. Он лично застрелил директора. А этот недоносок Повилас Буткис, что намедни ночью приходил, вначале снасильничал учительницу литовского языка, а потом её пристрелил. Они же звери, отец!
Пятрас молчал. «Дети выросли, — думал он, — многое понимают. Но не всё. Перебьём одних бандитов, придут другие, сожгут хутор, вырежут семью». К властям обращаться не хотелось, не верил он новой власти.
Брата поддержал младший, восемнадцатилетний Линас:
— Прости, отец, но когда они приходили в последний раз, мы с Марюсом не спали и всё слышали. И угрозу в адрес Эгле тоже. Если честно, мы с Марюсом хотели прикончить этих тварей.
Марюс видел душевное состояние отца, он накрыл крепко сжатый отцовский кулак своей ладонью и более сдержанно сказал:
— Отец, всё равно надо что-то решать, к какому-то берегу прибиваться. Хочешь, я пойду в милицию или МГБ и попрошу помощи? Не хочешь, тогда мы с Линасом будем защищать хутор и семью.
Пятрас молчал.
Шестнадцатилетняя Эгле[19] и впрямь была похожа на ёлочку. Крепкая, стройная, с острым, колючим взглядом голубых глаз. Льняная копна волос, чуть скуластое лицо и маленький нос делали её точной копией матери. Девушка очень любила отца, всегда баловавшего её и оберегавшего от тяжёлых домашних забот. По вечерам после ужина, вымыв посуду, она часто брала большие и шершавые отцовские ладони, прижимала к своему лицу и, хитро прищурив глаза, говорила:
— Папочка, расскажи что-нибудь интересное.
И Пятрас в который раз поведывал истории о борьбе литовцев с немецкими рыцарями, о могущественном Великом княжестве Литовском и легендарных великих князьях Миндовге, Довмонте, Гедемине, Ольгерде, Кейстуте, Витовте, о борьбе против поляков за виленский край… Учёба в польской школе, польские учебники скрывали истинную историю Литвы; дети не знали, что основными языками средневековой Литвы были литовский и русский, что до конца ХV века большинство литовцев исповедовали православие или оставались язычниками, что письменность велась на кириллице…
Только в прошлом, сорок пятом году, в новой литовской школе, куда отправилась учиться Эгле, перед ней открылся новый мир. Она узнала правду об ушедшей страшной войне, о странах мира, их народах, природе, культуре…
