Охрана узнавала о любом постороннем сразу же. По видеокамерам, по звонкам от внедренных в бригады безопасников. Я не считал деньги, которые уходили на все эти меры. Поначалу суммы были космическими.
Чтобы не случилось паники, ни акционеры, ни Дамир ничего не знали о таких тратах. Я переводил деньги со своих счетов, и, лишь когда форс-мажоры прекратились и вместо прохождения проверок мы занялись работой, смог рассказать брату обо всех изменениях.
На каждую дырку есть своя затычка, и за год я закрыл все прорехи, через которые бывший генподрядчик мог влиять на «А-групп». Захоти Дамир вернуться к делам, ему досталась бы новая, гораздо более эффективная компания.
Под прицелом остался лишь я.
Один человек. Без связей. Без друзей. И без любовниц.
Спустя какое-то время я даже стал думать, что Герасимов забыл обо мне. После попытки убийства наступило полное затишье. Покушения прекратились. Машину со мной больше никто не подрезал на дороге. Перестали приходить записки.
Если бы не последняя атака в Воронеже, я бы и вправду поверил, что старая акула утратила интерес к моей персоне. Но за Аглаей и дочкой приехали все же слишком быстро. Нас вычислили всего по одной встрече. А значит, сейчас предстояло идти до конца.
* * *
Часы допроса Герасимова текли невозможно медленно. Я выучил наизусть все договоры, которые предоставил Шульц. Трижды выходил на улицу, чтобы отдышаться и выпустить пар. Пересчитал все листья на соседнем дереве.
От ярости ничто не могло помочь. Через стенку из соседнего кабинета доносилась лишь одна фраза: «Мой клиент отказывается давать показания против себя», а от цифр перед глазами сжимались кулаки.
Не знаю, как долго я бы еще протянул. Но в одну из прогулок дверь кабинета прокурора тоже открылась.
Герасимов вышел первым. Словно собрался убить меня прямо здесь, он в несколько шагов преодолел расстояние до крыльца. Но, не дойдя всего шаг, остановился.
– Считаешь, что победил? – Он жадно втянул воздух, будто до этого все время не дышал. – Думаешь, сможешь задавить меня какими-то бумажками?
Уставился на меня в упор своими белесыми глазами.
– Я еще даже не начинал.
Прежний я, может быть, и почувствовал бы волнение. Но не нынешний. Все эмоции давно перегорели. У меня были доказательства, и вестись на грязные провокации я не собирался.
– И не начнешь. Твое поколение повально заражено одной болезнью. – Герасимов выпучил глаза. – Вы все наивно верите, что в серьезных делах можно оставаться правильными и чистенькими. Что вам воздастся за хорошее поведение.
Оглянувшись на приближающихся конвоиров, он собрал слюну и громко сплюнул прямо мне под ноги.
– Сосунки! Но ничего, эта болезнь лечится быстро и качественно.
* * *
Штерн подошел ко мне спустя минуту, после того как на руки Герасимова надели браслеты и повели к полицейской машине. Без адвокатов и помощников мой бывший генподрядчик уже не смотрелся таким важным. Обычный старик. Без наследников. Без будущего. Уцепившийся за месть, словно это единственное, что осталось важного в жизни.
– Хочешь послушать показания его главного бухгалтера? – Дима встал рядом со мной, наблюдая, как Герасимова пакуют в старый уазик.
Еще несколько минут назад я сказал бы «хочу». Меня ломало от необходимости узнать все схемы, по которым уходили деньги «А-групп» и всех участников.
А сейчас отпустило.
– Ничего не хочу.
– В офис планируешь? – Всегда готовый к действиям, Дима достал свой телефон.
– Нет. К ней, – я не стал уточнять, к кому. – Организуй машину, меня здесь больше ничто не держит.
– Домой тоже заезжать не будешь? – Штерн будто не верил.
– Нет. – Я запахнул пальто и поднял воротник. Солнца, которому так радовался утром, вдруг стало мало, чтобы согреться. – Устал до чертиков.
Глава 12. Ничего личного
Марат.
Вроде бы ничего особенного сегодня не произошло: ни авралов на работе, ни проверок, ни сложных переговоров, а я чувствовал себя выпотрошенным.
Радоваться нужно было, что мы наконец смогли прижать к ногтю Герасимова, а на душе ничего не отзывалось. Даже злость схлынула. Единственное, что чувствовал, – холод. Будто промерз там, на ступенях прокуратуры. Озяб в своем тонком шерстяном пальто под фальшивым осенним солнцем.
Странное было ощущение. Похожее на запоздалую отдачу.
Точно такая же случилась со мной после третьей операции. Ничто не угрожало. Снайпер начал давать показания и сливать контакты. Врачи клялись, что собрали всю мою требуху и скоро смогу вставать и кормить себя самостоятельно.
Терпимо было. Полная безопасность и контроль каждого чиха. Вот только вместе с надеждой стали возвращаться и воспоминания.
Как упал лицом в грязь, онемев от яркой вспышки боли. Как полз за машину и молился, чтобы только не отключиться. Как смотрел в полные отчаяния глаза молодого фельдшера, обещавшего довезти меня живым.
Прошлое. Жуткое. Но все же оставшееся позади.
Сейчас были лишь белые стены больницы, вышколенная медсестра, которая практически жила в палате, лучшие врачи города и охрана двадцать четыре на семь. Ни одного повода для волнения. Но картинки из прошлого и не пережитые до конца эмоции рвались наружу сквозь любую защиту.
Постоянный холод и кошмары стали тогда моими спутниками. Первый сквозь любое одеяло добирался днем. Вторые приходили ночью и заставляли срывать горло от криков.
Веселенькое было время.
Медперсонал пичкал меня успокоительным как последнего психа. Похоронивший на своем веку еще больше, чем я, Штерн слал фотографии Аглаи и дочки.
Все закончилось само. Исчезло после пятой операции. Мозгоправы так и не смогли сказать почему. Одни разводили руками, другие по нескольку раз задавали одни и те же вопросы. А я обессиленно кивал.
Не человек, а оболочка. Шитый-перешитый. Еле душа держалась.
И вот сейчас снова вернулся тот холод.
Ни за полчаса в машине, ни за час я не согрелся. Окаменел лишь еще сильнее. Еле осилил узкую дорожку к дому. Нажал на ручку, плечом толкнул дверь, и сил осталось всего на один шаг.
– Ты? – Аглая встретила меня у порога. Без Саши. И такая напряженная, будто увидела привидение.
– Я ведь обещал, что приеду.
Дверь закрывать не пришлось. Вместо меня сработала автоматика. Доводчик дотянул петли. И над головой вспыхнул теплый желтый свет.
– А я говорила, что больше не верю.
Зеленые глаза сверкнули. Не злостью. Не обидой. Трудно было понять, чем именно, но свет люстры отразился красиво. Взгляд невозможно было отвести от пожара в зрачках.
