городах, при каком роде занятий, на какой срок. При этом ушедшие в пастухи или бурлаки всё равно приписывались к какому-либо городу. Вопросы паспортов, их продления и получения новых. Займы под залог имущества, от оловянной посуды и до женских украшений, со стороны не имеющих средств, но желающих уйти на заработки.
Сдача в рекруты «ненадежных и пьяниц», наказания провинившихся, кого батогами, а кого и плетьми. Бабам — розги. Как мирской сход решит. Покупка других крепостных на имя барина, то есть неофициальные для государства «крепостные крепостных», кто поручители недоимщиков, как идёт подготовка к восстановлению усадьбы (заготовлялся материал), да и просто доносы друг на друга, всё собиралось старостами и посылалось в Петербург.
«Прочёл бы это сам Сергеевич, вот хоть как Митрофан сын Макаров заложил ендову, дабы „пачпорт“ выправить, то иначе бы на всё глядел, — раздражённо подумал Степан, — или как Иван Алёшкин осерчал и жинку свою в телегу запряг, да прокатился пять вёрст. Непорядок? Ещё бы. Вот сход и постановил бабу выпороть для порядка. Впрочем, нет, это Сергеевичу не надобно. Тонкая душевная организация пострадать может».
* * *
— Так все-таки сколько тебе нужно, Войныч? Ты говори, не стесняйся. И не копейничай, я сейчас при деньгах. Лучше сразу обговорить. А то напьёмся, себя забудем.
— Коли так, давай сто! — Нащокин ловко подцепил рябчика.
— Ради бога. Нынче же дам.
— Вот это по-нашему! Признаюсь как на духу, мне и тридцать за край, но раз есть возможность, возьму сто. На всякий случай.
— Да никаких проблем.
— Москва не Петербург, там тридцать тысяч как здесь сто и будут… а сто как миллион! Сам знаешь. Признайся, ты открыл секрет? Всегда был умён. Даже не удивлюсь.
— Какой ещё секрет?
— Философского камня.
Друзья расхохотались. Пушкин предупредил, что если ему придёт в голову мысль сегодня поехать играть в карты, остановить его непременно. Павел кивнул и продолжил распросы. Вообще говоря, разговоры о деньгах считались в обществе за моветон, но правило мгновенно нарушалось в случае их наличия, не столь и частого у благородных людей. Неприлично то, что приводит в смущение, а раз они, деньги, есть, то и смущаться нечего. Оттого Александр с удовольствием отвечал на вопросы приятеля.
— А я ведь тоже не с пустыми руками! — вспомнил Нащокин, хлопая себя по карманам. — Вот, держи! — извлёк он маленькую коробочку.
— Что это?
— Камень. Не философский, конечно. Охранительный. С бирюзой. От насильственной смерти.
Перстень выглядел красиво. Пушкин примерил — на палец сел идеально.
— Вот за это спасибо, Войныч, ей-богу. Знаешь — я стал кольчугу носить. Не всегда, но иногда ношу.
— Кольчугу?! — вытаращил глаза гость.
— Да. Степан почти что заставил. Это мой крепостной… бывший. Вольную ему дал. А куда деваться, если этот шельмец стихи пишет едва не лучше меня?
— Брешешь.
— Да ты разве не слышал? Москва не медвежий угол. Не верю, не мог ты их не прочесть.
— Читал, верно. Но был уверен, что то твои.
— Нет, не мои.
— Ладно, верю, — Нащокин примирительно развёл руки, — но было сложно поверить сразу. И что этот Степан теперь?
— Мой управляющий. Пока. Ах, я сам не знаю вполне. Видишь ли…он тоже принимал непосредственное участие в некоторых событиях. Не на последних ролях.
— Это я понял. Слухи бродят невероятные… но да бог с ним, надеюсь ещё познакомиться и самому его разузнать. Так он дал тебе кольчугу?
— Заставил взять, говоря откровенно. Иногда он упрям как осёл. Ношу под одеждой в случае дурного настроения. Словно султан прогневавший Старца Горы.
— М-да…а еду на яд не проверяешь? Султаны так делают.
— До такого не дошло ещё, слава богу.
— А ты не фыркай. Весть привёз я счастливую и печальную. Не знаю как подступиится.
— Ты и не знаешь? — улыбнулся Пушкин.
— Представь себе. Если не ходить вокруг да около, то преставился старик Гончаров.
— Не может быть?! Николай Афанасьевич?!
— Николай Афанасьевич.
— Не такой он и старик. Но отчего?
— Это самое интересное, дорогой друг. Яд.
— Да брось!
— Вот так. Скончался и он сам и его метресса очередная. Отравили.
Пушкин был потрясен и, что греха таить, втайне рад.
— Точно знаешь, что яд?
— Совершенно. Московская полиция передо мной секрета не делает.
— Боже мой… но кому понадобилось? Бедная Таша, это ранит её.
— О, за неё не беспокойся. Чёрное ей к лицу.
— Надо как-то подготовить её к подобному удару.
— Я для того сам и приехал.
При всем внешнем пафосе и самоуверенности, Нащокин был прав. Среди друзей Александра, Наталья легко переносила почти его одного. Чем-то нравился и ей этот балагур. Мать её, напротив, испытывала к Нащокину смесь из брезгливости и ненависти. Виной тому индийские алмазы, подарок императрицы Елизаветы Алексеевны своей фрейлине ко дню свадьбы. Они должны были войти в часть приданого Натальи Гончаровой, но находились в залоге. Пушкин обязался выкупить их, но поленился и поручил дело Нащокину, который попросту забыл. Так уникальный подарок пропал.
— Самое смешное здесь то, как именно подмешали яд. Представь себе — в шампанском!
— Представляю. Даже лучше, чем ты думаешь.
— О чём ты?
— Так. Ничего. Что же теперь будет? Ехать в Калугу? Бедная Натали…
— Наследство обещает стать не из лёгких, так что бедный здесь её брат. По предварительным подсчётам известных мне кредиторов, долгу на имении за миллион.
— Что деньги, — печально заметил Пушкин, — человек умер.
— Хоть и свинья?
— Хоть и свинья. Но, значит, такова Божья Воля.
* * *
Степан обдумывал дальнейшие действия. Барское «будешь управляющим как и раньше» было понятно Пушкину, но не ему. Хозяин подразумевал, что рассчитывает на прежние доходы. Степан размышлял об ответственности. Господское прикрытие — не просто слово, но и чрезвычайно выгодное дело, ежели подойти с умом. И дед и отец обладателя его нынешнего тела иначе и не подходили. Суть схемы была проста до гениальности. Любой крестьянин (крепостной) по приезду в город или ещё какое место в целях торговой или производственной деятельности, обязан был продемонстрировать не только «пачпорт», но и аттестат на конкретную сумму денег.
В теории все выглядело так: некто накопил условную тысячу рублей и вздумал торговать. Тогда он идёт к барину и тот выписывает ему аттестат, что имярек обладает данной суммой. А то и вовсе, что сия тысяча его, барина деньги, а некто лишь исполнитель его воли. Некто проводит торг и платит барину повышенный оброк с прибыли. Второй вариант нёс в себе опасность лишиться всего, если барин внезапно уверует, что здесь и взаправду его деньги. Всё зависело от того каков именно барин, что он за человек. Верить ему или нет? В
