тех, кто их окружает и кто, возможно, действовал бы лучше их. Пиры, вино в изобилии, деньги… Дух семейственности и личной наживы заглушил в видных людях гражданские добродетели, которыми отличались и гордились их предки. Народы, единственное стремление которых ничего не делать, только есть и пить, не имеют воображения. Стоит лишь раз впасть в бездействие, как это уже конец. Приходится одурманивать себя, лишь бы не терзаться необходимостью работать…
– Сир, – возразила ему Мария, – несчастье изменило моих соотечественников, и они осознали грехи отцов. Они готовы на все жертвы и лишения.
В ответ Наполеон потрепал ее по щеке и торжественно произнес:
– Моя славная Мария, ты достойна быть спартанкой и иметь родину.
В другой вечер, вернувшись с одного пышного банкета, Наполеон почувствовал себя не совсем хорошо и потребовал чаю. Мария подала его ему.
– Я слишком много там ел, – сказал император, – вопреки своему обыкновению. Это выводит меня из равновесия. Должен признать, Мария, что поляки великолепно разбираются в том, как принимать властителей. Я вижу, что все сведения и новшества в формах светских развлечений, удовлетворении жизненных потребностей и украшении дворцов осуществляются здесь со вкусом и изобилием. Но, дорогая моя Мария, не сердись, не делай сердитого лица, если я скажу, что, любуясь вашими городами, роскошными домами и храмами, я был неприятно поражен нуждой масс и общим видом тонущих в грязи деревень. Когда мои солдаты просят хлеба, им говорят «нема». Когда просят воды, им отвечают «товар, товар», как будто воду имеют исключительно для продажи. Пойми, только общим усилием всего народа, который населяет этот несчастный край, можно добиться осуществления надежды на успех.
– Боже милостивый, сир, что вы говорите!
Мария смертельно побледнела и упала на ковер.
– Мария, ты не дала мне договорить! – закричал Наполеон. – Ты не поняла. Приди в себя, Мария, моя сладостная Мария!
Он схватил одеколон и стал растирать ей лоб и побелевшие виски.
– Сир, – прошептала графиня, – перемените это ужасное мнение, это роковое предсказание. Это смертный приговор для меня и для моей отчизны, ибо без вас, без вашей помощи она не может существовать.
И она судорожно протянула к нему руки.
– Ах, эти женщины, эти женщины! – засмеялся Наполеон. – Ничего не понимают. Совсем не имеют терпения, плохо понимают и беспричинно падают на пол. Если бы ты дала мне договорить, это хорошенькое личико не побледнело бы. Я очень люблю это личико, и мне больно, когда я вижу на нем страдание.
Он нежно поцеловал ее в губы и продолжил:
– Ты хорошо знаешь, что я люблю твой народ. Мои стремления, мои политические воззрения – все склоняет меня к тому, чтобы желать его полного возрождения. Я хочу помочь его усилиям, поддержать его права. Я наверняка сделаю все, что в моих силах, если это не нарушит моих обязательств перед Францией. Но я считаю, что нас разделяет слишком большая разница. То, что я могу сделать сейчас, завтра может рухнуть. Но прежде всего у меня имеются обязательства перед Францией. Я не могу позволить проливать французскую кровь ради дела, чуждого интересам Франции. Я не могу вооружать мой народ, чтобы он бежал к вам на помощь каждый раз, когда это нужно…
– Но, сир… – попыталась возразить графиня.
– Дорогая, имей терпение дослушать меня до конца. Ввиду неясного будущего я на всякий случай считаю необходимым улучшить положение вашего народа, хотя бы это было сделано ценой замков. Я хочу развить те силы, которые смогут заставить замолчать ваших врагов. Верь мне, Мария! Единство усилий и мыслей всего вашего народа и есть та страшная сила, которая может противостоять вашим врагам. Но я буду помогать, поддерживать, буду с вами – верь мне в этом во всех обстоятельствах! Герои-поляки, которые сражались вместе со мной за их правое дело, имеют все права на мою поддержку.
Заметим, что тот вечер завершился в спальне Наполеона и прошел особенно пылко и приятно…
* * *
Таких вечеров у них было много. При этом Наполеону недостаточно было видеть молодую графиню с глазу на глаз: он требовал, чтобы она бывала с ним и на всех званых обедах, на всех празднествах, на которых он должен был присутствовать. И на всех этих торжествах он все время переговаривается с нею тем немым и таинственным языком, которому он обучил ее и в котором она теперь стала даже более опытна, чем сам Дюрок. Она теперь прекрасно понимала все эти наполеоновские движения руки и знаки пальцами, предназначенные только для нее, позволявшие ей одной угадывать чувства, владевшие императором. Самое смешное, что так они могли «разговаривать» даже в тех случаях, когда Наполеон вел важные переговоры или произносил какую-нибудь торжественную речь.
– Это тебя удивляет? – спросил ее однажды Наполеон.
Она рассмеялась:
– Сир, может ли не удивлять это ваше двойное умение выражать одновременно великие политические мысли и сокровеннейшие движения сердца…
– Пойми, – нежно сказал ей император, – мне досталась честь повелевать народами. Как бы тебе объяснить… Я был простым желудем, а стал дубом. Я властвую. Я у всех на виду. За мною наблюдают и издали, и вблизи. Мне завидуют. Это положение заставляет меня иногда играть роль не совсем естественную для меня, но я обязан ее играть. Но если для всех я представляю собою дуб, то с тобой мне нравится быть простым желудем. Разве мог бы я под взглядами целой толпы сказать тебе: «Мария, я люблю тебя!» А мне всегда, когда я тебя вижу, хочется сделать именно это…
Эти слова так растрогали Марию, что она готова была разрыдаться от счастья.
– Дорогая моя Мария, – продолжал Наполеон, – именно любовь к тебе наделяет меня способностью, которая тебя так удивляет.
Слезы хлынули из ее глаз, и она уткнулась головой ему в грудь.
* * *
Молодая женщина с изумлением обнаружила его интерес к частной жизни своих генералов, министров и даже членов польского правительства. Он наслаждался всеми известными альковными историями Варшавы и смаковал их во всех деталях.
«Я угождала его вкусам, – писала потом Мария Валевская. – Никто не хотел мне верить, что самого великого человека своего столетия, к которому были прикованы взоры всего мира, занимали подобные пустяки. Но он, действительно, хохотал над ними до упаду и забавлялся ими, как школьник».
А молодая графиня постепенно влюблялась в того, кому была предназначена. Каждый вечер она приезжала к нему и покорно отдавалась его ласкам. Это продолжалось в течение нескольких недель. В Варшаве, как мы уже говорили, это никого не смутило. Законная же супруга Наполеона, Жозефина, в это
