Сладкоежка терпеть не могла Рыжика.
«Противная собачонка! — говорила она себе, брезгливо морщась и отплёвываясь. — Никогда не видела более уродливого создания! Взять хотя бы уши. Острые, торчком стоят — разве такие бывают у собаки? А шерсть? Рыжий, как Иуда! И характер у него, наверное, отвратительный! Ну что за повадки! Что за манеры! Да это настоящий дармоед! Слов не нахожу, чтобы выразить своё отвращение! Один его вид тошноту вызывает. И где это слыхано, чтобы порядочная собака целый день сиднем сидела и стерегла какую-то жалкую семёрку гусей? Стыд и срам! Семь гусей! Ха-ха-ха! Смех, да и только! И какой дурак позарится на эдакую дрянь — подумаешь, лакомство! Может быть, предки наши и признавали это блюдо, да ведь мало ли какие причуды бывают у стариков! В наше время ни одна уважающая себя лиса в рот не возьмёт такую гадость! Что касается меня, то я брезгаю гусятиной. А этого рыжего пса и ободранную девчонку просто видеть не могу! Если бы не решение удалиться от мира, давно бы меня здесь не было. Но что поделаешь! Приходится терпеть, коли дала обет жить праведно и творить добро…»
Тут лиса вздыхала так тяжко, что у неё усы шевелились, и, прищурившись, поглядывала одним глазом то на Рыжика, то на гусей, то на Марысю. Потом отворачивалась, криво усмехаясь.
IV
Вдали уже показалась Голодаевка, озарённая луной. На неё-то и правил Пётр, свернув с большака.
Ехал он, ехал, а потом обернулся к сидевшим в телеге гномам и говорит:
— Люди мы, конечно, неучёные, но я своей головой так рассуждаю, что негоже вам, господа, всем в одном месте высаживаться. Шутка ли, сразу столько едоков в деревню нагрянет. Дороговизна такая будет — не приведи господь. Чего доброго, и животы подтянуть придётся.
— Верно! — отозвался кто-то из телеги.
Это был Хвощ, по самые уши зарывшийся в сено.
— То ли дело по двое, по трое, по пять разбросать по разным деревням. И вам будет лучше, и крестьянам.
— Видно, ты человек неглупый, — молвил в ответ король. — Так и сделай.
Пётр придержал лошадь, почесал в затылке и указал на придорожную деревню:
— Да вон хотя бы в той деревне можно двух-трёх высадить. Как сыр в масле будут кататься! Деревня-то недаром называется Обжираловкой — самая зажиточная в округе. Что ни мужик — то богатей, а здоровенные, что твои быки! Бабы, детишки толстые, круглые, — не ходят, а словно шарики перекатываются! Да и как тут не растолстеть, ежели в каждой хате с утра до поздней ночи варят, жарят, солят, скот да птицу бьют, как на пасху! Здесь мужик как утром за стол сядет, так и не встаёт до полдён, а встанет — и то затем только, чтоб за другую миску сесть.
— Стой! Стой! — закричал из сена Хвощ.
Но Пётр едет себе дальше, будто не слышит.
— Да чего ж им и не сидеть целый день за столом, когда там земля такая, что без сохи сам-сто родит. А ветчины, сала, а гусиного жира — ввек не съешь!
— Стой! Стой! — ещё громче закричал Хвощ, выбираясь из сена. — Стой, тебе говорят!
— Что случилось? — удивился Пётр, притворясь, будто только что его услышал.
Вылез Хвощ из сена и, глядя в упор на мужика, спросил:
— А не врёшь?
— Чего мне врать? Сущая правда!
— Вдоволь еды, говоришь?
— Ешь, сколько влезет!
— И жирная?
— Сало так с бороды и течёт.
— А миски большие?
— Да с луну будут!
Луна как раз заходила.
— Коли так, — сказал Хвощ, оборачиваясь к королю, — я остаюсь здесь, ваше величество!
Он припал к королевским стопам, попрощался с товарищами и, вскочив на борт телеги, крикнул крестьянину, чтобы поворачивал к деревне.
Пётр, торопясь исполнить приказание, наехал на камень.
Телега накренилась, подпрыгнула, и Хвощ, вылетев из неё, шлёпнулся на землю.
К счастью, он не очень ушибся: рыхлый, глубокий песок, как перина, смягчил удар. Но Хвощ всё равно заорал благим матом, разбудив всех собак в деревне, и они залились громким лаем.
На лай отозвался один гусак, за ним другой; проснувшись, загоготала какая-то чуткая гусыня, за ней другая, третья, потом ещё десять, двадцать — и во дворах и хлевах такой шум и гам поднялся, словно на пожаре.
— Ой, косточки мои, косточки! — ощупывая бока, вопил Хвощ, испуганный лаем и гоготаньем; но голос его тонул в этом шуме.
Пётр стегнул клячу, и она побежала рысью. Хвощ встал и, оглядевшись, увидел, что рядом на песке ещё кто-то барахтается. В это время из-за туч выглянула луна, и он, к величайшему своему удивлению, узнал учёного летописца.
— Не может быть! — воскликнул он. — Это ты, учёный муж?
— Я, братец, я!
— Неужели и ты вывалился из телеги?
— Нет! Я выпрыгнул сам, с разрешения короля. Видишь ли, братец, где гогот, там и гуси. Ясно?
— Ясно как день!
— А где гуси, там и перья. Верно?
— Как дважды два четыре!
— А будут перья,
