Вместо этого я повел себя как животное.
Я попытался содрать кожу с их лиц, а когда это у меня не вышло — со своего собственного лица.
Они придавили меня к полу; я брыкался, плевался, вопил, не щадя глотки. Я проклинал их: все мы, все без исключения, шлюхины дети, дворняги, наша мать трахалась с чудовищем! Они притиснули меня, не отпускали. Поначалу они защищались, отвечали на мою ругань руганью, давали мне пощечины, но, чем дичее я делался, тем больше они погружались в свою любовь ко мне. Все четверо. Я загнал их в эту любовь и, загнав, бросал им вызов: мудаки, идиоты сраные, вам ведь нравилось это читать, возбуждало, я знаю! Я брызгал слюной, раздувал ноздри, мое тело, зажатое ими, билось в конвульсиях. Мой голос ввинтился в истерику, рассыпался кашлем.
Я изрыгал непростительные слова, вел себя как животное.
Что со мной оставалось делать, как не отправить меня в зоопарк?
***На рассвете
Взгляните: отец бережно кладет сына, полностью одетого, в ванну, которая наполняется водой. Ванная комната маленькая, без окна, в ней душно. Мать стоит в двери, похожая на актрису немого кино: восемь пальцев у рта, вся дрожит. Отец поворачивается к ней, кладет ладони ей на запястья и опускает ее руки вниз, все время шепча ей на ухо. Мать, глубоко вздохнув, кивает, кивает.
Потом отец выводит ее в коридор и закрывает за ней дверь. Облизывает два пальца, поднимает руку и выворачивает одну из двух горящих над зеркалом лампочек.
— Мне давно уже кажется, что в этой ванной слишком светло.
Подбородок паренька начинает трястись.
— Mijo, — говорит отец. — Сынок. Тебе надо помыться.
Взгляните, как отец роется в шкафчике под маленьким железным умывальником, ищет мочалку. Льет в умывальник горячую воду, оттуда идет пар. Насвистывает. Мыло, мочалка, пар, пена. Насвистывает.
Посмотрите на сына, убаюканного этими звуками, этим ритуалом: насвистывание, вода, мыльная пена, плеск. Отец намыливает мочалку. Теперь сыну остается только ждать.
— Давно ты в ванне не мылся?
Подросток полуотворачивает голову от отца, глядит вверх, на свисающий с потолка язык отслоившейся краски.
— Давно я тебя в ванне не мыл?
Сын закрывает глаза. Прислушайтесь, как он устало, смущенно мямлит:
— Папс, ну пожалуйста. Оставь меня одного, я сам.
— Тс-с, — говорит отец. — Тс-с. Никто тебя одного не оставит. Не в таком ты состоянии.
— Я уже взрослый, — говорит подросток. — У меня есть права.
— У всех есть права. Кого к кровати привязывают — у него есть права. Кого в темницу сажают — у него есть права. У младенца, который плачет, — у него есть права. Да, у тебя есть права. Возможностей только нет.
Дальше по коридору мать открывает дверь комнаты сына, включает свет. Взгляните, как она, чтобы стоять прямо, держится за дверной косяк. Мать громко шепчет что-то, ни к кому не обращаясь, и входит.
Внутри она ведет рукой по поверхности письменного стола подростка. С верхней полки шкафа достает брезентовую сумку. Все ящики комода пусты, она собирает одежду с пола, расправляет и аккуратно, медленно складывает. Одна за другой вещи ложатся в сумку.
Взгляните. На крышу дома навалило снега на два фута. Где-то там, за снеговыми облаками, встает солнце. Света прибывает с каждой минутой. На подъездной дорожке два брата запустили двигатель пикапа; вот они сгорбились в кабине. Из выхлопной трубы поднимается волнистый дымок, поднимается и висит в воздухе; ветер очень слабый. Ни одна птица не встречает рассвет щебетом. В кабине братья подносят руки к отверстиям отопления; они молча несколько раз передают друг другу сигарету. Старший пытается включить дворники, но они не включаются. Парни смотрят через ветровое стекло на снежную серость. Младший тушит окурок и оставляет в пепельнице.
— Ну что, начали?
Взгляните. Отец кладет мочалку, идет к ванне и раздевает сына. Приподняв одной рукой и поддерживая под затылок голову подростка, он другой тянет вверх его рубашку, оголяет грудь. Потом опускает его, задирает ему руки и стаскивает с него мокрую рубашку совсем. С трудом стягивает с его бедер набрякшие джинсы, вылавливает из воды одну щиколотку, потом другую.
— Папс, — говорит подросток.
Отец снимает с него белье, и вот он голый. Отец стоит над ним, пристально смотрит. Вот он, подросток, голый с ног до головы, вот его глаза, которыми он ищет взгляд отца.
Отец, глядя на сына, на эту наготу, щурится. Как будто перед ним глубокий порез или слишком яркое утро. Он опять называет подростка mijo. Сынком.
— От тебя пахнет.
— Это не я.
Отец с усилием смеется, ему непросто дается отцовская роль.
— Нет, это ты, мой мальчик. Ты собой сейчас пахнешь.
И купание начинается. Из крана над ванной бьет небольшой водопад. Вода прибывает. В кармане у отца маникюрные кусачки — они всегда там лежали, еще с тех пор, как подростка не было на свете. Взгляните, как отец вооружился кусачками, выдвинул пилку и ковыряет, подпиливает, откусывает мертвую кожу. Подросток лежит неподвижно, молчит. Отец давит искривленным кончиком на подошву сына, пока тот со стоном не сгибает пальцы ноги.
— Ничего, ничего, просто проверяю.
Потом в ход идет мочалка, обрабатывает лодыжки и ступни подростка, от пятки через свод стопы перемещается к пальцам, к промежуткам между ними. С тех пор, как не он сам, а кто-то другой мыл ему ноги, притрагивался к его ступням, прошли годы. Отец рассуждает о культурах, в которых омыть человеку ноги означает оказать ему самую большую честь, но подросток может слушать только вполуха, потому что вода, потому что мочалка, потому что прикосновения — все настолько новое и одновременно знакомое. Взгляните, как он всасывает воздух, всасывает, а воздух идет с трудом, в горле — сухой комок.
Отец сидит на краю ванны со ступней сына в руке, исследует, трет, напевает. Он не спешит, медленно проводит мочалкой вдоль одной икры, потом вдоль другой. Вода, прикосновения. Отец вытягивает шею, заглядывает в лицо сына.
— Дыши, малыш, просто дыши.
За дверью какое-то время уже стоит мать, слушает, потом стучит. Зовет отца по имени.
— Дела идут, мы его приведем в порядок, — громко откликается отец.
Взгляните, как она входит со стопкой сложенной одежды: внизу джинсы, на них спортивный свитер, дальше трусы, на самом верху носки одним узлом. Если не считать лица, ее дикого, красивого лица, она выглядит женщиной, всегда готовой услужить, мамой из телесериалов.
— Мальчики чистят пикап от снега, — говорит она отцу. Он кивает.
Прислушайтесь, как она это сказала: мальчики, как быстро и с какой полнотой сын, лежащий в ванне, оказался исключен из этой категории; поймите, как сильно подросток хочет быть там, с братьями, делать, что велено.
