И он смотрит на меня, когда я, так и не сказав ни слова, выхожу. По крайней мере я надеюсь на это, проходя через холл с замершим сердцем.
Сейчас
Швейцарец нагоняет нас через милю пути.
— Что в Бриндизи?
— Корабль.
— Ага, значит, там мужчина.
— Иногда корабль значит просто корабль.
— Так ты врач? — спрашиваю я через некоторое время.
— Да.
Я жду, но он больше ничего не говорит.
— И какая у тебя специализация?
— Твой народ называет таких, как я, убийцами, американка.
— Ты…
Я судорожно шарю по закоулкам сознания в поисках не очень грубого определения.
— …специалист по регулированию рождаемости.
Его смех похож на сухой кашель.
— Вы, американцы, боитесь называть вещи своими именами. Аборты. Среди прочего. В основном я занимаюсь научной деятельностью.
«Не делай этого», — приказываю я себе, но тело изменяет мне. Ладонь прикасается к животу. Едва заметное движение. На одно мгновение. Но швейцарец замечает.
— Ты беременна.
Я не подтверждаю и не отрицаю.
— Ты должна прервать беременность.
Лиза идет сзади, положив руку на металлический багажник. Швейцарец неотрывно смотрит на меня, в то время как я смотрю на нее.
— Человеческая душа — потемки, американка.
— Ты хочешь сделать привал? — спрашиваю я через плечо.
— Вероятно, это монстр, — продолжает он. — Существо внутри тебя подобно тем, что были в амбаре.
Лиза качает головой, ускоряет шаг, нагоняет швейцарца и сжимает пальцами ремешок, свисающий с его рюкзака. Возобновляется постукивание черенка метлы.
— Что мне будет стоить твоя помощь?
— Я скажу тебе. Когда придет время.
Я не прошу. Я не осмеливаюсь.
Тогда
Когда я последний раз видела Бена, его спина была болезненно скрючена. Конечно, у меня нет предчувствия, что я больше его никогда не увижу. У меня в голове не звучит голос суфлера, подсказывающего, что нужно делать.
— Боже мой, — говорит Бен, когда я справляюсь о его здоровье, — мне нужна новая кровать, что ли. Спина совсем замучила.
Он спит на диване в гостиной своей квартиры, посреди всего этого окружения в духе хай-тек. Жилище Бена похоже на чрево робота — красные и зеленые светодиоды сообщают о состоянии системы в любую секунду.
— Ты бы мог просто регенерироваться.
Я показываю на один из немногих в его комнате предметов органического происхождения — картонный макет камеры регенерации боргов, сделанный в натуральную величину.
— Не насмехайся над боргами. Однажды мы все переселимся во вселенную Star Trek,[17]может, не в этой жизни, но это будет.
Я протягиваю сумку.
— Что скажешь насчет китайской еды?
— Страшно хочу есть. Надеюсь, смогу это удержать в себе. Уже два дня я…
Он показывает пальцем себе в рот, изображая рвоту.
Мы делим телятину и брокколи, жареный рис, приготовленную по-китайски сладкую свинину в уксусе и какие-то креветки, название которых я не могу воспроизвести. Я просто ткнула пальцем в меню, не рискуя свернуть себе язык. И пока мы наблюдаем заставку скринсейвера[18]на его трех огромных мониторах, я спрашиваю про Стиффи.
— Не знаю, — говорит Бен. — Не видел его.
Я цепляюсь палочками за стенку коробки. Креветка вылетает и приземляется на диван. Бен подхватывает ее пальцами и отправляет голое ракообразное в свой измазанный соусом рот.
— Я тоже его не видела. Хочешь, помогу расклеивать объявления?
— Нет, он появится, когда сильно проголодается.
— Позже его поищу.
— Да не стоит.
Тридцать семь кошек официально числятся в нашем здании. Сорок одна, если учесть миссис Сарк на шестом этаже, у которой на четыре кошки больше, чем она всем говорит. Это нетрудно, поскольку они все братья из одного помета и все отзываются на кличку Мистер Кис-Кис.
Сорок одна кошка.
Однажды они уйдут бродить сами по себе, как это принято у кошек, чтобы уже никогда не вернуться.
Глава 7
— Черт, черт, черт!
Ругань льется изо рта лаборанта, пытающегося добиться на лице растительности более солидной, чем юношеский пушок. Зовут его Майк Шульц.
— Все до одной.
Мыши подохли. Как он и говорит, все до одной. Я знаю об этом, потому что я их нашла, когда убирала помещение промышленным пылесосом для влажной среды.
Хорхе стоит напротив меня, скрестив руки на груди. В его глазах победным танцем сияет праздничная иллюминация. Он качает головой, как будто это трагедия, как будто дюжина дохлых мышей имеет какое-то значение. Имеет, но только не для него. Я видела чучела беличьих головок, свисающие с зеркала заднего вида в его автомобиле.
Шульц трет себе лоб.
— Вот дерьмо.
— Похоже, кто-то напортачил.
Говоря это, Хорхе смотрит прямо на меня.
— Прошу прощения, — отвечаю я Шульцу, — они уже были в таком состоянии, когда я сюда пришла.
— Это не ваша вина.
Он тыкает пальцем в кнопку на панели управления в стене. Мы стоим и смотрим на дохлых мышей. Что касается меня, то я стараюсь не брать все это в голову.
Через минуту мы слышим чьи-то уверенные шаги. Затем входит крупный мужчина. Это вызывает во мне беспокойство, поскольку Джордж П. Поуп сюда не спускается. Я никогда раньше его не встречала, но его широко улыбающаяся физиономия встречает меня каждое утро в вестибюле. «Выбирайте „Поуп Фармацевтикалз“, — по-отцовски говорит он с экрана с улыбкой, которая должна восприниматься как обнадеживающая. — „Поуп Фармацевтикалз“ считает вас частью своей семьи». Без нее у него лисья внешность. Возможно, на изображении он больше, чем в жизни, а может, просто крупный физически человек. Я не могу определить его истинных размеров. Так или иначе, но мы вжимаемся, чтобы освободить ему достаточно места, в том числе женщина, следующая за ним по пятам. Это настолько светлая блондинка, что ее локоны сливаются с белоснежным лабораторным халатом в одно целое.
