корова на четверых домашних, добрая лошадь с сильным узором, осьмнадцать десятин земли — по шесть тебе, Кольке да Сане, — кивнув на младших братьев, произнёс Лука.
— А тебе чего же?
— Так я служилый. Мне пока служба положена, а там как пожелаю осесть на земле, тоже надел со всеми подъёмными дадут, а нет, так иначе помогут пристроиться. Не решил я ещё, встану ли за соху иль ремеслом каким займусь. Нас в полку не только стрелять да штыком колоть учат.
— Это как это не решил⁈ Это что за разговоры такие⁈ Ты мне это брось! Не решил он. От веку наш род с земли жил, чтил её, лелеял и обихаживал. Прадеды твои так жили, и ты станешь. Понял ли? — стукнул мужик кулаком по столу.
— Понял, батя. Прости. Бес попутал, — поспешил повиниться Лука.
— То-та же, — прихлопнул ладонью хозяин дома, удовлетворившись тем, что его авторитет незыблем и последнее слово осталось за ним.
Матушка тем временем поспешила перекреститься на образа и осуждающе глянула на Луку, мол, чего нечистого на ночь глядя поминать. Сын слегка развёл руками, виноват, мол, больше не буду.
— Ты верно знаешь, что всё, обсказанное тобой, будет дадено без обману? — поинтересовался отец.
— Истинный крест, батя. Туда уж пару десятков семей наши привезли. Попервах всех расселяют в домах, брошенных турками. Добрые дома, но постоянно там станет жить ремесленный люд. А для землепашцев поставят три больших села с просторными домами да при защите редутов. От Азова недалече, всего-то десяток вёрст. Землица целинная, но добрая, чернозём.
— Хм. Кто бы иной сказал, так не поверил бы. Да и тебе, если честно… Молод ты, жизни не видел, веришь всему, что тебе не скажут. А ну как великая княгиня подманивает люд, чтобы после похолопить. Тут-то всё сызмальства знакомо, кажный бугорок знаю, кажную ветку помню, да и барин наш, почитай у меня на глазах вырос. Суров и своего не упустит, особо разжиреть не даёт, не без того. Но справедлив, не то, что иные, хоть его ближний сосед. Наш Сильвестр Авдеевич непотребства не попустит, и девок не портит, если только по желанию да с молчаливого одобрения родителей. А порет, так тока за дело, не от злобы, а для науки. Ну и чего нам от добра добра искать?
— Батя…
— Цыть! Тут крепко подумать надо.
— И сколь ты думать будешь?
— Дня три, я полагаю, чтобы уложить все думы, мне хватит. М-да. Нет, не хватит. Больше надо. Опять же, сколь добра нажито. Всего ведь с собой не унести. И коли в побег уходить, знать, Марфушу с собой уж не увести, поди, не лошадь и дальнюю дорогу не осилит. Выходит, продавать надо. А как поспешать, так цену добрую никто не даст. Потому надо с ленцой расторговываться. Неделя, — прихлопнув ладонью, наконец решил отец.
Лука лишь тяжко вздохнул. Это получается, батя через неделю лишь ответ будет готов дать, стронутся они с места или нет. После начнёт расторговываться с крестьянской обстоятельностью.
Это если вообще позабыть о том, что пока он будет телиться, Сильвестр Авдеевич прознает о задуманном. А тогда быть бате поротым, а Луке вместе с Александром Фёдоровичем и остальными идти под суд. Потому как подстрекательство к побегу есть преступление против государственных устоев и карается сурово.
Лука полез в карман кафтана за последним своим аргументом, и о стол глухо брякнул увесистый кошель.
— Тут двадцать рублей от великой княгини. На обзаведение хозяйством пойдёт отдельно, а это плата за брошенное добро. Уходить потребно сегодня в ночь пешком, с собой брать только то, что поместится в узлы.
— Опять голос прорезался? Ты меня ыш-шо поучи, щ-щенок. Я своё слово сказал, — припечатал отец, походя одарив крепким подзатыльником и сграбастав мешочек с серебром.
— Батя, серебро верни. Коли не согласен, то оно не твоё и не моё, а великой княгини Марии Ивановны. Я за него головой ответ держу.
Было заметно, что мужик не желает прощаться с деньгами, которые уже считал своими. А то как же? Коли у сына, знать, отец им распоряжается. Он кровиночку не отделял. А то, что в рекрутчину забрали, так то не его волей. Так что в своём он праве. Но тут, оказывается, есть заковыка. Серебро грело руку, кошель в ладони лежал тепло и уютно, расставаться с ним никакого желания.
Некоторые родители сослуживцев Луки вели себя подобно его бате, но едва ощутив приятную тяжесть серебра, всё же довольно быстро сдавали свои позиции. Коли уж Долгорукова раздаёт такие деньжищи за брошенное имущество, то, глядишь, и в ином не обманет.
Вот только с его родителем этот номер не прошёл. Покрутил Харитон Тихонович в руке кошель, брякнул им о стол, сделав жест, мол, прибери с глаз долой. И такие бывали среди семей сослуживцев. И тогда уж оставалось последнее средство.
Пока матушка собирала на стол, Лука вылил в горшок с кашей сонное зелье из склянки. Сам же выпил из другой, чтобы самому не уснуть. Как повечеряли, так всех и сморило. Прикинул он время и начал спешно собирать вещи в узлы. Бабы, конечно, управились бы куда лучше, он же многое, что можно было бы унести, оставит. Но тут уж никто главе семейства не виноват.
М-да. Проклянёт его батя. Как есть проклянёт. Через это уже прошли многие его сослуживцы. И когда родители сердцем оттают, бог весть. Далеко не все солдаты согласились участвовать в переселении своих близких. Но примерно с четверть всё же изъявили желание, поверив обещаниям Долгоруковой. Правда, видя реакцию семей, не меньше трети из их числа отступилась. Кому хочется быть проклятым родителями.
Собрав, как смог, вещи, он сообщил о случившемся Суханову по «Разговорнику» и, условившись, что начнут в полночь, отправился на гульбище. Оставалось у него ещё одно дело. Нужно было повстречаться с Таисией и узнать, согласится ли она на побег или покорится родительской воле, выйдя за того, на кого те укажут.
— Да как же в побег-то, Лука? Грех это. Не будет нам жизни без родительского благословения.
— Не мы первые пойдём против родительской воли, не мы последние. Живут, детей растят, а родители после прощают и принимают внуков. Ты сама-то согласна пойти за меня иль нет?
— Коли с родительского благословения, так бегом побежала бы. А так… Грех это, Лука. Да и куда бежать?
— На Дон,
