предпочёл оставить ответ при себе. Бутенёв вид имел огорченный и заботливый одновременно.
— Ваше сиятельство! — всплеснул посол руками, увидев бутыль. — Где вы раздобыли сей снаряд?
— Купил, Апполинарий Петрович.
— Ох, молодость. В такую жару да такое орудие!
— Скучно, господин посол. Дней десять ничего не происходит. Турки не нападают на посольство. Англичане не вызывают на дуэли. Султан не зовёт на охоту. И всё это на чужбине. Жизнь — тлен, Апполинарий Петрович.
— Даже не знаю что вам возразить, — стушевался Бутенёв, — ну… можно гулять. Сходите в город.
— Я сходил. — кивнул на итог вылазки Степан.
— Действительно. Сейчас всем скучно, ваше сиятельство. Его величество султан приболел, в этом дело. Никто не смеет развлекаться. Турки в гости не зовут и не ходят сами в такие дни, кроме как по делу. Что до наших с вами визави, с ними тоже не всё гладко. Простое совпадение, дорогой граф.
— Да-с, не так я представлял себе Восток, не так. — закручинился Степан, решив набить себе цену, раз уж он «дорогой». — Воображал сказки тысячи и одной ночи, пещеры Аладина, широту и размах. А на деле… даже стихи стал писать!
— Стихи? — заинтересованно поддержал Безобразов. — Конечно, полные тоски и печали? Песнь разбитых надежд?
— Вот, послушайте! — объявил Степан, стараясь правильно припомнить сонет Гумилёва:
Я верно болен: на сердце туман,
Мне скучно все, и люди, и рассказы,
Мне снятся королевские алмазы
И весь в крови широкий ятаган…
— Неплохо, неплохо, — пыхнул дымом Безобразов, когда граф завершил декламацию, — вот видите, Апполинарий Петрович, до чего его сиятельство дошли от тоски. Может быть, у вас есть нечто способное внести разнообразие?
— Даже не знаю, — засомневался посол, — нет ничего, что требовало бы отвлекать вас, но ежели это не навязчивость, а необходимость. В целях разнообразия…
— Исключительно разнообразия, Апполинарий Петрович.
— То да, есть забавная история. Частично я упоминал её при вас, Пётр Романович. О сфинксах.
— Каких ещё сфинксах? Расскажите. — поторопил Степан, с трудом мирившийся с неспешностью века.
Бутенёв подарил ему добрый изучающий взгляд.
— Да и я бы послушал ещё раз, — добавил Безобразов, — вы говорили что-то, но не вполне понял суть.
Дело заключалось в следующем. После похода Бонапарта к пирамидам, в Европе прочно утвердилась египтомания.
Спрос на неоегипетский стиль держался уверенно, позволяя составлять неплохие капиталы умелым дельцам. Расшифровка Розеттского камня усилила интерес. Европейцы желали иметь всё, что можно было получить от канувшей в истории цивилизации. Не избежала веяния и Россия: Наполеон лично подарил императору Александру Египетский сервиз. При Николае в Санкт-Петербурге поставили цепной висячий Египетский мост через Фонтанку, а в Царском селе установили Египетские ворота, заботливо расписанные иероглифами.
— Жаль, что я её египтянин, — заметил Степан, — нашёл бы столько, что хватило бы побороться с Ротшильдами. Делов-то, если подумать. Найти подходящую глину, нанять сотню или две работяг, несколько армян или евреев, и такие шедевры прикладного искусства времен фараонов пошли бы в лучшие дома Европы, успевай только прибыль считать. Кстати, так ли для того необходимо тащиться в Египет?
— Что вы граф, это подлинное искусство! — возмутился Бутенёв. — Сам государь наш, Николай Павлович, весьма уважительно отзывался о способностях древних.
— Тогда мне нечего возразить, — согласился Степан, — Его Величество человек учёный. Прошу извинить неуместное недоверие.
— Так вот, господа, представьте себе, что где-то в окрестностях Фив откопали настоящего сфинкса!
— Живого⁈ — изумился Степан. Безобразов невольно рассмеялся.
— Шутить изволите, ваше сиятельство, — с горькой строгостью пожурил Апполинарий Петрович, — тогда как сфинкс сей есть подлинный шедевр творения рук человеческих.
— Кстати, простите, что перебью, но как устанавливается древность предмета?
— Очень легко, дорогой граф, — улыбнулся Бутенёв, — на предмете самом написано когда он создан. На данном сфинксе надписи, из которых следует, что создан он при жизни фараона Аменхотепа.
— Выкопать сфинкса лишь половина дела, — придушил Степан прорывающийся смех, — необходимо продать. Сколько он стоит?
— Искусство бесценно, молодой человек, искусство настолько древнее — тем более. Любая цена для подобных предметов только условность времени.
— Не могу возражать вам, но насколько велика эта условность?
— Три тысячи фунтов стерлингов за каждый, ваше сиятельство.
— Как⁈ Но, дорогой Апполинарий Петрович, почему вы стали говорить о сфинксе во множественном числе?
— Потому что их два. Откопав первый сфинкс, искатели вскоре откопали второй.
— Талантливые ребята, нечего сказать. Тот, разумеется, тоже исписан иероглифами во времена Аменхотепа. Но не кажется ли вам, что цена в шесть тысяч фунтов немного завышена за обожженую глину?
— Господь с вами, Степан Юльевич! — воскликнул изумленный подобным невежеством посол. — Они из розового гранита!
— Ого! Серьёзный подход к делу. — рассмеялся Степан не выдержав, как вдруг осекся.
— Погодите! Из розового гранита? А каковы размеры этих творений?
Посол ответил.
«Ох, мать честная, а не те ли это сфинксы, что стоят на набережной Васильевского острова? То есть стояли. То есть будут стоять. Тьфу ты. Да, скорее всего. Это меняет дело.»
— Их нужно купить и отправить в Санкт-Петербург сколь можно быстрее, Апполинарий Петрович. Я готов отдать на то весь выигрыш, в нем аккурат необходимая сумма. Будет мало — добавлю сколько требуется.
Посол задумался. Поведение графа вновь стало не очень понятным. Поначалу демонстрация неверия, сдобренного добродушием, мол, упрашивайте меня, может соглашусь, как вдруг внезапное согласие без каких-либо условий. С другой стороны, его сиятельство уже не раз демонстрировали склонность к чудачествам, и Апполинарий решился.
— Помыслы наши совершенно совпадают, Степан Юльевич, чему я искренне рад.
— Столь удивительные шедевры древней цивилизации должны служить украшением и для гордости Отечества нашего, иначе
