– А вот тут, – объяснила Анна София, тыча в бумагу, – у вас масса эндометриоза. – Куча крошечных точек, которые они не убрали во время лапароскопии.
Своим неповоротливым умом я пыталась разгадать, почему хирурги этого не сделали.
– К сожалению, мы обнаружили больше эндометриоза, чем рассчитывали. И он сильно распространился. Яичники были смещены за матку, но мы достали их с помощью специального инструмента, – сказала врач, не поднимая глаз от журнала.
Я представила себе большую ложку-черпак, какими мешают расплавленное железо в гигантских металлических котлах.
– Однако, – добавила она, выписывая рецепт противозачаточных, которые мне теперь следовало принимать, – эти таблетки способны творить чудеса. Без месячных вы будете чувствовать себя намного лучше.
Я с надеждой кивнула. На прошлом приеме категорически отказывалась от противозачаточных, поскольку боялась побочных явлений, депрессии например, но врач ясно дала понять, что какие-то препараты принимать необходимо. А последнее, чего я хотела, – это чтобы кто-то вкрутил мне в плоть гормональную спираль. Металлический коготь, который невозможно вытащить самостоятельно.
– А если вы хотите детей, то вам пора об этом задуматься.
Дети? Дети для меня были чем-то из отдаленного будущего, а не вопросом, который нужно было решать здесь и сейчас.
– Когда? – выдавила я.
– Сейчас хороший момент, – сказала врач, роясь в ящике, – сразу после операции организм весьма податлив.
Я опустилась обратно на стул.
– А в дальнейшем?
– Я бы на вашем месте не строила десятилетних планов, если так можно выразиться. Но после тридцати фертильность у женщин снижается. Большинству больных эндометриозом удается завести детей. Нет прямой зависимости от степени поражения. У одних внутри целая крысиная нора, а они все равно рожают. У других – пара точек, а дети не получаются.
Крысиная нора? Как она выглядит? Врач протянула мне папку. Прием был окончен. Я вышла на улицу. Арена «Глобен» была такой круглой… и… такой белой… У меня не было десятилетнего плана. Я даже не знала, что буду делать в ближайшие два часа. Я ожидала от долгосрочного больничного ощущения легкости и свободы, но все было не так. В метро я заметила, что плачу. Из-за детей, насчет которых я еще ничего не решила? Или из-за того, что тело – сосуд и мой уже начал трескаться? Я украдкой разглядывала женщин в вагоне. Большинство казались нормальными, но кто знает, что у них происходило под одеждой. Независимо от того, были ли их репродуктивные органы в пределах нормы или же гротескно выделялись, женщины сидели прямо и выглядели как нормальные люди. Сначала я сочла это утешением, но позже – страшной угрозой.
Я вернулась домой с онемевшим от переживаний лицом. Слова Анны Софии относились ко мне? Я не чувствовала себя собой. Я осторожно прилегла на постель. Белье с бело-голубым узором, подушки с провансальской лавандой. Небо было тонким и огромным. Эмиль помыл посуду и сварил кофе. Не знаю, что он думал. «Hold nu op med at brokke dig svenskluder»[29], или «Hov, hvor er den der bog om fonetik henne»[30], или просто «Det ville være dejligt at lytte til et nummer af Gasolin nu»[31].
Но что бы он ни думал, он этого не показывал. Я путано пересказала слова врача о детях, что не стоит строить долгосрочные планы, сама не очень понимая, как это объяснить с точки зрения биологии. Эмиль слушал. Мы никогда не обсуждали детей. Общих детей. Я не знала, чего хочу или чего хочет Эмиль, но в тот момент это было неважно. Он только сказал: мы справимся. Что бы ни случилось, мы справимся.
Мне казалось, что все это происходит не со мной. Что я где-то далеко, а не здесь. В довершение ко всем неприятностям мне пришлось выехать из старой квартиры с невоздержанной кошкой и поселиться в крошечной комнатке на десятом этаже студенческого общежития. Окно, занимавшее всю стену, выходило на север, и, глядя направо, между крышами можно было разглядеть Юргорден и парк аттракционов «Грёна Лунд».
Часто я так мучилась от боли, что была не в состоянии даже спуститься в аптеку через дорогу за обезболивающим. Тогда ходил Эмиль. Он готовил, мыл посуду, ходил в аптеку, покупал странные продукты, которых мне внезапно хотелось, говорил со мной о книгах и внешнем мире – своих друзьях, своей учебе. Иногда он выходил и курил у подъезда, когда мне нужно было в туалет. В студии площадью 18 метров десять отводилось на санузел, и я чувствовала себя кроликом, который какает в своей клетке. Я читала. Смотрела телевизор. Пыталась найти в себе силы для учебы.
По Шведскому телевидению шел новый норвежский детективный сериал, действие которого разворачивалось в пасмурном Осло. Смесь диалектов и бесстыдного национализма. Однажды вечером мы с Эмилем сели перед компьютером и посмотрели заставку сериала «Оккупированные»: парад в честь 17 Мая, мужчина в костюме, бредущий по залитой водой мостовой, сожженный автомобиль, стена с граффити «Свободная Норвегия», – и что-то щелкнуло у меня внутри. Маленький переключатель.
17 Мая.
Маленький чепец.
На балконе.
Ярко-зеленая листва на заднем плане. Комментарий отца: «Нора, девочка моя!» И другое фото, где она сидит за накрытым столом ранним весенним вечером. Комментарий матери: «Ужин с Норой!» Нора широко улыбалась и сжимала нож и вилку вертикально в кулачках, как ребенок. Мама накрыла на стол, подала ужин. Та же улыбка. Те же веснушки. (Как я могла думать, что я симпатичная? Что обладаю хоть чем-то, что стоило хотя бы чепца Норы?) Роскошные волосы, как на всех фотках в Инстаграме. Лицо вполоборота. Поздравления подруги Регины: «Поздравляю, златовласка!» Рождество 2014 года (норвежское Рождество Эмиля), она позировала против света, окруженная ореолом золотистых локонов (Эмиль остался за кадром? Держал ли он ее за руку? Засовывал ли ей пальцы в рот?), и было видно, что пальто у нее дорогое, обувь дорогая и сумочка тоже. Фото, где она рядом с мотоциклом (может, в тот день и я гуляла по улицам Копенгагена?). Улыбка за бокалом вина в лучах заходящего солнца (Регина прокомментировала: «Babetown!»). Пост в Фейсбуке, где ее мать написала: «Приходи во вторник, мама закупилась». Постеры у Эмиля на стене, видео о Норвегии, видео о милых животных, лайки под фото Эмиля, играющего с его чертовой группой, ее фото профиля и сотни тысяч лайков. Как Эмиль однажды упомянул, что она всегда сосала сигареты, отчего они были мокрые на кончиках…
Как сильно он ее любил? Безумно. Так любил, что однажды даже плакал из-за нее в парке. Нора навещала его в общежитии на бульваре Амагер, спала в той же кровати, что и я, она стояла в саду в Оденсе среди оранжевых лилий, сияя красотой. А я лежала в кровати, уродливая, со шрамами на животе и с пересохшим от морфина ртом – к счастью, не того вида, на который у меня аллергия, – с вечно немытыми волосами, совсем не похожими на парик. Разве что на такой парик, что берут в секонд-хенде за десять крон, чтобы дети с ним поиграли. Переписка не помогла, не по-настоящему. Только на время приглушила симптомы.
