Я просматривал каждую – всё на латыни. Без толку – я не знал язык. Неужели здесь больше ничего нет? Подойдя к столу, я открыл ящик: карандаши, нож для заточки, бланки для рецептов пусты. «Неужели ты чист?»
Не может такого быть. Я ещё раз посмотрел на сумку. Непонятный страх съёжился в животе. «Ты не хочешь, чтобы я рылся в ней, верно? Ты боишься сам себя». Я вытаскивал склянки одну за другой – надо будет вернуть всё как было, – стал ощупывать дно и боковые карманы. Вот он, внутренний карман, а в нём… Я просунул руку и достал пожелтевшие листы. У меня слипались глаза. До полуночи две минуты. Ноги уже не держали; я взял бумаги и сел на кровать. Пожелтевшие, помятые, какой ужасный почерк… На одном из листов что-то написано карандашом. Всё, что было до этого, – стёрто. Другие тоже чисты. Он писал и стирал, писал и стирал. Я чувствовал его страх, у доктора в желудке всё сжалось. «Что вы скрываете, доктор?» В этих кляксах ничего не разобрать – какие-то дозы, расчёты в граммах… Графа «Наблюдение», ничего не понятно. И вот это… День триста сорок второй… Он здесь около года. Я посмотрел на свет от керосиновой лампы: вдавленный резкий след от записей был отлично виден на остальных листах, бумага тонкая, он мог восстановить всё, что стёр. День триста сорок первый, триста сороковой… Он следил за лечением, как и любой доктор; да, эти записи – листы наблюдения. Обычные больничные листы, вроде карты. Он отслеживал динамику. Но чью? Все, кого я видел, не были больны. Почему же всё стёрто? Будто он заметал следы. Нужно спрятать листы… Или вернуть их на место? Завтра, если он будет собой, то перепрячет их снова или уничтожит совсем. Я вернул всё как было в тот саквояж, поставил склянки, закрыл замок и повернулся к кровати. Не помню, как дошёл до неё.
15 глава
Пять лет назад
Дом огласился криком. Мальчика нашёл Юбер. Он нёс его обмякшее тельце на дрожащих руках и вопил что есть мочи, кричал прокуренным басом, чтобы позвали врача.
Доктор Фишер, как и другие, участвовавший в поисках, ещё, по-видимому, оставался в лесу. Ирен Лоран выхватила сына и прижала к груди. Он весь горел, мелкий озноб пробивал его и без того тщедушное тело. Эта дрожь, будто предсмертная, выбивала последний дух.
– Посмотрите на его ногу, мадам, – указал Юбер.
Лодыжка мальчика сильно опухла и местами посинела; на самой опухоли, в самом её центре, виднелись две красные точки уже высохшей крови.
– Он попал в капкан? – спросила Ирен.
Из-за слёз, что то и дело затмевали взор, она не могла ничего разглядеть, только лишь нащупывала припухлость.
– Не похоже на капкан или что-то механическое, – сказал конюх, осматривая ножку ребёнка.
– Господи! Ну сделайте же что-нибудь! – разрыдалась Ирен.
– Я конюх, а не доктор, мадам…
– Вы же говорили, что ветеринар! – крикнула она.
Он почесал голову.
– Похоже на укус змеи. Можно попробовать выдавить яд, но сколько времени прошло…
– Так давите, давите же!
Юбер опустился на колени и припал ртом к ноге ребёнка. Но, сколько он ни старался, вышло лишь пару капель крови.
– Ничего не выходит, мадам, толку от меня никакого… – Голос его дрогнул и надорвался.
– Где же этот доктор? – Ирен смотрела на дверь.
Она гладила мальчика по вспотевшему лбу, убирала спадавшие ему на глаза волосы. Жоэль чуть слышно стонал, чуть заметно вздрагивая то рукой, то ногами, то прозрачными в тоненьких венах веками. Реснички его были мокрыми, по щекам размазаны следы от слёз.
– Люсинда, беги за врачом, он где-то в лесу! – приказала Ирен.
Не успела служанка направиться к двери, как в дом вбежали месье Лоран и заметно уставший месье Фишер.
Доктор, чья квалификация ни у кого, кроме конюха, не вызывала сомнений, тут же заключил: змеиный укус.
– У вас есть с собой лекарства? – в надежде спросила Ирен.
– В бричке должен быть саквояж.
– Так идите же, скорее идите…
Доктор медленно повернулся к двери и поплёлся на выход, Юбер оттолкнул его, рысью метнулся к повозке доктора – и уже через полминуты был дома с медицинским саквояжем в руках.
Там было немало лекарств, имелось почти всё, кроме противоядия. А если б оно и имелось, то было уже слишком поздно, и стоило лишь уповать на Господа, чем, собственно, и занимались сейчас все присутствующие.
Доктор не верил в Бога и не понимал, почему это неверие было неочевидным для всех остальных, но в такие моменты, когда нет ни единого шанса, он вспоминал единственную молитву, которую знал. Ему в детстве напевала её прабабка, когда он болел; вскоре она скончалась, и молитв больше не пели. Но та единственная молитва засела у него в голове и появлялась вот в такие моменты. Сейчас доктор не мог придумать ничего лучшего, как вколоть ребёнку лекарство от судорог и от жара. Он вбирал в шприц прозрачную жидкость, на которую, как на спасение, смотрели все, кто был рядом, а он думал лишь о том, как бы смыться поскорее отсюда и не слышать женских завываний по безвременно ушедшему ребёнку. А что тот умрёт, было для него очевидно. Впрочем, не для остальных… Он вколол лекарство в бедро мальчика.
– Это поможет? – спросил Фабьен и, не услышав ответа, сам же решил: – Поможет, это должно помочь. Правда же, доктор?
Тот ничего не ответил, а лишь чуть заметно кивнул – так, чтобы и не выразить согласия, и не убить несогласием всех ещё живых.
Юбер смотрел на врача недоверчивым взглядом.
– А в городе противоядие есть? – спросил он.
– Даже если и есть, – доктор пожал плечами, – боюсь, сейчас уже слишком поздно.
Ирен вскрикнула, Фабьен застонал. Юбер оскалил свои короткие зубы, схватил врача за грудки и со всей силы впечатал в стену.
– Что же вы делаете? – завопила старая тётка.
– Прошу доктора о помощи, мадам, ничего более. Вы же поможете, доктор? – Он встряхнул его ещё раз. – Вы же поедете со мной в город?
– Но скоро ночь, – лепетал доктор. – У меня есть знакомый фармацевт, но, боюсь, он уже спит…
– А вы не бойтесь. – Юбер надел на доктора упавшую шляпу. – Я сам его разбужу. Вы только скажите, где он живёт.
– Хорошо, – пролепетал по слогам старик.
– Пошёл, – Юбер толкнул его в спину.
Мадам Лорен хотела встать с мальчиком с пола, но покачнулась и чуть не упала. Ребёнка донёс Фабьен; к этому времени он был уже отрезвлён горем.
Дорога
