class="p1">Сегодня я не могла спать и встала посмотреть из окна[66]. Было чудесно над прудом таинственно и чуть-чуть страшно[67]. И так волнующе светили звезды в небе… Я посмотрела еще на воду и вдруг «открыла», что эти звезды глубоко тонут[68] и в прудочке. Это так естественно, но мне казалось особенно необычайно. Так часто зачаровывает нас нежданностью восход солнца, происходящий, однако каждый день[69].
Я долго смотрела на звезды и думала[70] все о Вас. Я завтра буду смотреть на небо в 12.30 и скажу Вам сердцем, что думаю о Вас, о Вашем ушедшем счастье, о Вашем светлом Друге-Ангеле87, невидимом, но все же живущем и молящемся о Вас. Я помолюсь о Душе ее в день нашего общего Ангела. Я также думаю о Вашем сыне, и мне очень, очень больно. И так грустно, что ничем, ничем не могу Вас утешить… Я грущу невыразимо от слов Ваших некоторых. Знаете — о «завершить Путь». Не думайте так! Вы пишете, что «это „чуть“ длится уже 6 лет…». Вы стало быть часто думаете об этом.
Дорогой мой, мне это так больно…
Свечка не могла сгореть на много больше, ведь для этого слишком коротка служба[71].
Я чувствую, что это «чуть» будет еще долго, долго. Только не надо об этом так много думать! И то же о Вашей заботе литературной:
Конечно, я всю себя дала бы в распоряжение для того, чтобы Вам было спокойнее, и все всегда сделаю из всех моих сил. Но какая горечь в этой «заботе». Я много над этим плакала. Вы должны мне поверить, что Вы очень, очень дороги мне[72]! Мне надо сейчас пока кончить, но я еще продолжу.
Уже ночь. Время так быстро ушло: сначала надо было пить чай, потом обедать, потом ходила за ягодами, и нужно было их разобрать тотчас же. Но все время я в мыслях с Вами[73]… Вечер был чудесный. Безоблачно-золотой закат. Я шла навстречу солнцу, и текучее золото слепило глаза. Впереди вилась вся золотая в блеске солнца дорога, и по сторонам высокие ячмени. Золотой свет падал на поля, и ослепленным взором нельзя было ничего различить, кроме длинных усиков ячменных, горящих, золотых. И казалось, будто земля отвечает солнцу таким же сиянием[74]. Мой дорогой, далекий. Вы были тогда в моей душе[75]…
Мне так много хочется сказать Вам, но уже так стало поздно. Я скоро, скоро буду писать ответ на Ваше письмо. И много хочется сказать о Вашем творчестве. Скажу и [о] своих мечтах. Еще с детства. Расскажу Вам одному.
Я «Неупиваемую чашу» читала давно, еще совсем не видя, не сознавая Вас. У меня ее нет. Если бы можно было ее иметь сейчас! Как бы я была Вам благодарна! —
«Куликово поле» я не читала целиком, но отдельными отрывками. Я была в Голландии уже, когда оно вышло. Здесь теперь ничего нельзя достать. Мне это ужасно больно. Я все хотела бы прочесть Ваше! Когда я и на чтение Ваше шла, то еще Вас душой не увидала, но там, в зале, у меня впервые появилось чувство нежности к Вам и желание Вам добра. Помню меня возмущало, что зал был темный и с плохой акустикой, и вообще неуютный. Помните? Я слушала и других, например Бунина88, но ничего подобного не испытывала.
[На полях: ] Вот уже кончая письмо, наконец, решаюсь попросить Вас, дорогой Иван Сергеевич: пришлите, если это не затруднит Вас, мне Ваш портрет. Я смотрю на Вас только в книжке, а мне хочется видеть Вас часто. Моему брату Вы подарили, и я урывками смотрела. Я жду.
Почему Вы никогда не пишите о Вашем здоровье? Я прошу очень Вас беречься! Спасибо за привет маме. Она Вам тоже кланяется.
Всей душой Ваша, О. Б.
Очевидно, одной Вашей открытки я не получила, о «смешанности образов», как Вы пишете.
30
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
14 июля ст. ст. 1941 г.
Здравствуйте дорогой мой!
Не знаю прямо с чего и как начать!
Я так полна думой о Вас, так трудно выразить словами. Все эти дни я ежеминутно думала о Вас, тревожно, приподнято, радостно и боясь все время, что утратила уже Вас! (Ведь я еще все не имею ответа на мое письмо.) С трудом я проводила дни без того, чтобы не писать Вам, — так полна я была всем, что касается Вас. Хотела писать Вам сегодня, 14 ст. ст. и сказать Вам, что я переживаю душой этот день89 с Вами. Но мне вчера уже трудно было молчать, и я все не понимала, ч_т_о-такое это беспокойство.
Вдруг вчера вечером приезжает какой-то мальчик и передает мне корзину — Expres. Я ломала голову, что, от кого и откуда? (* Прислали цветок из Velp'a 24 в Houten, a Houten очевидно задержало еще 1 день. Голландцы заслали зачем-то в Velp. He понимаю, т. к. Utrecht ближе к нам.)
Какое-то странное волнение охватило меня, когда я раскрывала упаковку.
Описывать ли Вам то чувство, которое я испытала, увидев Ваше имя?!
Я окаменела от удивления, восторга, радости, нежнейшей благодарности Вам милому, нежному, — и от стыда за недостойность свою…
Зачем, зачем Вы так балуете меня?
Я не способна выразить все то, что меня волнует и, по правде говоря, я и сама себя не понимаю[76].
От какого-то детского восторга я ничего не могла другого сделать, как поцеловать розовые лепесточки цветка… Какое «спасибо» выразит мое чувство?! Я счастлива, что это растущий, живой цветок, который я могу растить и лелеять и много лет!
Господи, но мне так страшно подумать, что Вы, м. б., отвернулись от меня теперь. Как жду я Вашего ответа!!
Мне так много хочется Вам сказать, но я удерживаюсь, т. к. боюсь ответа Вашего. Если бы Вы знали, как дороги Вы душе моей![77]
Вот отчего все эти дни от 24-го и до вчера я так волновалась и думала о Вас! Это привет Ваш мне, _ж_и_в_о_й_ привет был на пути ко мне! Зачем? Зачем?.. Вы так меня балуете!!
Если бы знали Вы, как мучаюсь я тем, что возможно доставила Вам горечь! Я не могу этого выразить.
Все это время я очень волнуюсь. Я не могу спать, и аппетит совсем пропал, как от волнения бывает перед экзаменом. Мои семейные уверяют, что я похудела и
