что у власти стояли «знатные и благонамеренные»[463], – именно они позже втянули Грецию в войну против Рима на стороне Митридата! Просто неприязнь к Риму ещё не достигла того накала, к которому пришла веком позже. Греки прекрасно понимали, что Антиох пришёл освобождать их «для себя», и пока у них не возникла острая потребность в смене хозяина. Война римлян с отчаянно сопротивлявшимися этолийцами окончилась в 189 г. до н. э. – они сопротивлялись на год больше, чем огромное Селевкидское царство! Они вынуждены были признать верховенство и власть народа римского, обязались иметь общих с ним врагов и помогать Риму в войне (Polyb. ХХI.32.2–4). Территорию Этолии сильно сократили, взяли большую контрибуцию. Этолия получила foedus iniquum и стала полностью зависимым[464] государством-клиентом[465]. Такие договоры были традиционны для Рима в Италии, и он перенёс свой италийский опыт на греческую почву. Покончив с Антиохом, Рим ужесточил политику на Балканах. Теперь римляне считали, что их протекторат над греками сменился полной римской гегемонией. Нужда в помощи союзников исчезла. Особое внимание сенат уделял Македонии, пытаясь превратить её в полностью зависимое государство. Давление на страну нарастало, её всячески старались ослабить (App. Mac. IX.6).
Филиппу изменило чувство меры, и он занял не только этолийские города, но и несколько фессалийских. Не случись этого, сенат, возможно, дольше помнил бы о ценной помощи Филиппа в войне, к тому же, присоединившись к Антиоху, он мог очень навредить Риму (ibid.). Только благодаря Филиппу римская армия без потерь прошла через Фракию в Азию. На обратном пути, когда царь уже не обеспечивал безопасность дороги, фракийцы отбили часть трофеев, а консул с потрёпанным войском сумел спастись, лишь уйдя в Македонию (App. Syr. 43).
Тем не менее после войны сенат заявил Филиппу, что щедрые обещания, данные ему накануне войны, это всего лишь обещания посла, и Рим не может их выполнить! Правда, ему оставили земли, занятые в Сирийскую войну, но позже потребовали очистить города Перребии и Эн с Маронеей (Polyb. XXII.15.3–4). Разгневанный царь устроил резню в Маронее, просившей сенат о свободе от Македонии. Римские послы установили, что резня – дело рук Филиппа и он «враждебен к Риму» (Polyb. XXII.18.6). Царь, однако, не шёл дальше беспомощной ненависти и не совершал враждебных по отношению к Риму действий. Он понимал, что дело идёт к уничтожению страны[466], и готовился к защите: утвердился во Фракии, упрочил дружбу с иллирийцами и заключил союз с бастарнами. Полибий, однако, напрасно видит причину III Македонской войны в Филиппе (XXII.8.10), а В.С. Сергеев, слишком буквально понявший эту фразу автора, даже пишет, что войну начал «всё тот же неугомонный Филипп»[467]. Заметим, что царь умер за восемь лет до её начала! Это показывает, насколько глубоко укоренилась необоснованная вера в реваншизм Филиппа. Царь больше не помышлял о мести Риму[468] и готовился не к нападению, а к защите: имея намерение напасть первым, он мог осуществить его в Сирийскую войну, но при всей ненависти к Риму не рискнул это сделать даже в союзе в Антиохом и Этолией, когда шансы на успех были заметно весомей. Неправомерны утверждения, что царь хотел организовать вторжение северобалканских племён в Италию[469], отвлечь римлян нападением кельтов, чтобы вновь захватить гегемонию в Греции[470]. Р. Эррингтон совершенно справедливо считает их не только фальшивыми, но даже и фантастическими[471].
Разумеется, Филипп не стал пацифистом, но степень агрессивности прямо зависит от силы и политической ситуации, ни то ни другое не давало ему ни малейшего шанса на победу. Невероятно, чтобы царь, «с умением и величайший рассудительностью приспособившийся к своему новому положению» (Ро1. ХУШ.33.7), не понимал этого. Приписываемое ему желание начать войну[472] и даже высадиться в Италии должно остаться на совести анналистов.
Ливий пишет, что, если бы Персей, по примеру отца, ежедневно дважды перечитывал договор с римлянами, он не стал бы портить с ними отношений (XLIV,16). На эту фразу обычно не обращают внимания. Видимо, чтение договора, ущемившего Македонию, напоминало царю о мощи врага, что позволяло укрощать гнев и сохранять осторожность. Несмотря на то что римляне крайне раздражали его своей назойливой опекой[473], он не терял самообладания и не позволял спровоцировать конфликт.
Война с Римом не была целью Филиппа, он готовился к борьбе, если бы римляне пожелали лишить Македонию независимости[474]. Утверждение Полибия, что царь готовил войну мести, ошибочно: он хотел видеть свою страну снова сильной, и ему это удалось[475]. Филипп до самой смерти поддерживал хорошие (? – А.Б.) отношения с Римом[476]. В 179 г. до н. э. он умер, оставив Персею заметно окрепшее царство.
Проблема III Македонской войны тесно связана с оценкой личности и деятельности Персея. В источниках он получает очень негативную характеристику. Отмечаются его скупость (Plut. Aem. Paul. VIII.XII), малодушие (Polyb. XXIX.17.5; Арр. Мас. ХV; Plut. Aem. Paul. IX), непорядочность (Plut. Aem. Paul.VIII; Just., XXII.3.1), излишняя доверчивость и нерешительность и в то же время – дерзость и неумение владеть собой (Liv. XLII.43.25). Традиция утверждает, что Персей ненавидел римлян (Plut. Aem. Paul. VIII), желал войны с ними (Liv. XLII.15) и склонял все племена к военному союзу против Рима (Just. XXII. 4.1). Луций Ампелий пишет, что причина войны – нарушение царём условий мира, заключённых с его отцом, и приводит совершенно абсурдное утверждение, очевидно, исходящее от анналистов, что Персей с огромным войском «совершил нападение на Грецию, но был разбит» (Ampelius. 16.4). Однако общая установка авторов – царь хотел войны – опровергается фактами, которые они же сами и приводят. Версия Ливия, что Персей убеждал Антиоха, Египет (?) и даже Пергам (?!) восстать против Рима (XLII.26), не имеет никакой опоры в источниках и просто абсурдна. Информация о посольстве македонян в Карфаген исходит от Масиниссы (Liv. XIJI. 22) и выглядит сомнительной. Ливий обвиняет Антигонида в покушении на Эвмена и приводит совершенно фантастические слухи о желании царя отравить римских послов (XLII.17).
Аппиан, напротив, сообщает о трудолюбии и трезвом образе жизни молодого царя, снискавших ему всеобщую любовь, о его разумности и милосердии (Мас. XI.13), проницательности, смелости в бою (Мас. XVI). Все эти качества покинули его только после поражения, когда он был сломлен судьбой (ibid.). Этот образ столь же далёк от реального, как и созданный римской пропагандой. Любопытен вариант Мемнона Гераклейского: царь, «по молодости» нарушил договор с римлянами и вынужден был воевать с ними (XXV.4). Даже на нейтрального Мемнона ощутимо повлияла римская традиция! Но он, по крайней мере,
