Едят французы фуа-гра,Британцы жрут филей,А нам подай, а нам подайКрайняковских соплей!У Крайняка не было ни жены, ни дочери. Его безграмотная мать платила какой-то женщине на местном базаре, чтобы та писала ему длинные послания с наказами носить теплую одежду, не есть рыбы летом, не доверять местным девчонкам, а то ведь они как увидят парня из ремесленного училища, сразу заманят его в стог, родят младенца и помешают его великим свершениям.
А Новак? Совершенно непримечательный человек, работал в Кракове, в семейной лавке для собачников, там же встретил свою невесту, всего за несколько месяцев до войны. В кармане он таскал прядь ее волос – довольно большую прядь, Жедзян говорил, что она больше похожа на скальп.
Он гордился своими руками – возлюбленная однажды сказала, что они мужественные. На самом деле у него были вполне обычные руки, но из тщеславия он не мыл их мылом, чтоб не разъедать кожу, и в результате заразился дизентерией от пациента и умер в феврале, вскоре после прибытия Люциуша. Его заменил другой поляк, тоже по фамилии Новак, его так и называли – Второй Новак. Самой заметной чертой Второго Новака были пшеничные усы, которые он причесывал целыми днями.
– Но ведь красота, а, пан доктор? – говорил Жедзян. – Гладкие такие. Самому хочется их причесать. Уж не знаю, за кем он собирается ухлестывать, деревенские ему косой яйца отрежут. Но если ему взгрустнется, достаточно вспомнить, что там, у него под носом…
– И над губой, – вставлял Крайняк.
– И там и там, доктор, подумать только. Вот почему он всегда улыбается. Для нас тут сущий ад, а у этого вечное блаженство.
Они рассказывали истории. У маленького госпиталя, подумал Люциуш, уже сложилась своя мифология. Легенда о найденыше, о первой чуме, об исходе Десятого и Седьмого корпуса, о великом нашествии солдат с равнин. С благоговейным страхом говорили они о сумасшедшей круговерти зимних бурь, о стае волков, которая напала в декабре на русский фронт, об австрийском драгуне, который вернулся к жизни после того, как пролежал два дня замороженным посреди реки.
Загадка консервированной колбасы. Тушеный сапог. Зимний велосипедист. Сыпуха у чеха. Венгерский отряд, который смог убедить своего австрийского командира, будто порнографический роман – экземпляр катехизиса, так что им разрешили его читать в любое время. Искандар неизвестной армии. Так называемый бордель Ужокского перевала. Человек, который исчез. Что сделала с Шотмюллером жена, когда увидела, что он привез из Перемышля. Чудо неразорвавшегося снаряда.
А когда рядом не было Маргареты – Маргарета и Гусар-сквернослов. Маргарета и «французская» открытка. Маргарета и почти здоровый словенец, который не мыл за собой посуду.
Потом, когда они поняли, что Люциуш останется с ними и ему можно доверить секрет, ему рассказали историю о Жмудовском и русских марках.
Это случилось на русское Рождество.
Уже несколько недель фронт был совсем близко, через долину, у Быстрицы; по ночам они видели сполохи артиллерийского огня. Шли тяжелые бои. Церковь была переполнена, горные перевалы засыпало, отрезая пути эвакуации. Жмудовский работал на перевязочном пункте в Быстрице. Несколько дней до этого на фронте было затишье, и разведчики заметили что-то вроде эскорта, продвигающегося по долине; возникли слухи, что один из русских начальников уезжает на праздники, и тут утром в сочельник на вражеских позициях возникла одинокая фигура, бредущая по пастбищу с высоко поднятой белой тряпкой в руках.
Они позволили ему приблизиться. Это был худой человек со всклокоченной бородой, запавшими от усталости глазами, в слишком легкой одежде. Он немного говорил по-польски, а один из поляков немного говорил по-русски. У русского не было оружия, только фляга с русской водкой. Рука дружбы, сказал он, в честь Рождества, приглашение солдатам, расквартированным в Быстрице, прийти и выпить вместе. Их капитан отошел в оккупированную Надворную, чтоб справить Рождество с офицерами гарнизона, а за него остался старший лейтенант, и он устал драться.
Было много споров. Ловушка, говорили одни. Но другие поверили солдату. В конце концов австрийский командир эскадрона согласился послать одного эмиссара, и два человека побрели обратно по заснеженному полю.
Через два часа посланник вернулся. Все правда, сказал он. Солдаты действительно одни. Их человек тридцать. Среди них горстка русин, которые могут говорить с местными женщинами; кажется, некоторые с ними поладили. Танцы, еды мало, зато много выпивки.
Они пошли. В тесный сарай набилось почти пятьдесят солдат. На столах горели свечи. Несколько человек с обеих сторон хорошо играли на музыкальных инструментах, и сейчас, когда можно было не бояться выдать свое местоположение, они составили оркестр с дудками, волынкой и басолей, добытыми в деревне. Они шутили, что вернувшийся капитан накажет их за братание с врагом. Но к черту капитана, его рождественский ужин и офицерских шлюх!
Сарай использовался как перевязочный пункт и узел связи. Передвигая ящики, чтобы расчистить площадку для танцев, Жмудовский увидел марку.
До этого момента история была общей, но теперь Жмудовский рассказывал один.
– Тут надо понять, пан доктор, что с точки зрения филателии Россию нельзя считать одной страной, она слишком большая. Так, сразу после появления первых национальных марок местные советы – земства – стали организовывать свои почтовые отделения. Я узнал о марках разных земств довольно рано, как только стал коллекционировать, и мне удалось добыть редкий экземпляр книги Чудовского, 1888 года издания, «Описание русских земских почтовых марок, конвертов и бандеролей», в которой описаны три тысячи земских марок, выпущенных к тому времени. Однако редчайший случай, чтобы такая марка добралась до Кракова, учитывая, что они предназначались для местного использования. По большей части они украшены уездными гербами; пермские можно узнать по медведю, тамбовские – по пчелиному улью, даже не разбирая кириллицы. Но интереснее всего старинный и неравномерный печатный процесс, в котором получается тет-беш: одна марка печатается головой вниз. Или, в случае исключительно редких первых выпусков из Золотоноши, даже боком. Но главная мечта коллекционера земских марок…
