воды, земли и электроэнергии, шиншиллистых жен и разбриллиантенных любовниц. Среди железных коней затесалась допотопная телега какого-то фермера. Даже с высоты было видно, как его лошадь то и дело шарахается от автомобильных гудков.
Поезд, тем временем, продолжал взбираться наверх. Через несколько минут Краслен с удивлением обнаружил, что он уже на высоте пятидесятиэтажного небоскреба. Здесь, на специально оборудованной площадке, располагалась станция. «Стоун и компании билдинг» — объявили по громкой связи, и сотня клерков высыпала из поезда, чтобы разойтись по своим конторам и скорей начать работать на папашу Стоуна.
Дальше поезд понесся по мосту, опорами которому служили два небоскреба. Равнодушные ангеликанцы распределились по вагону, где стало значительно свободнее, достали свои сандвичи и начали жевать их. Любопытный до всего Краслен продолжал таращиться в окно. Теперь внизу оказалась уже не проезжая часть, а другая ветка метрополитена, проходившая тридцатью этажами ниже; земли не было видно вовсе. Перед глазами то и дело мелькали пестрые рекламы, покрывавшие собой стены небоскребов. Черные мойщики бесстрашно висели возле окон верхних этажей. Черные верхолазы монтировали на крыше электрическую вывеску. Черный рабочий жевал бутерброд, сидя на стреле крана и болтая ногами в грубых хлопковых штанах цвета индиго.
Неожиданно Краслен отпрянул от окна. Небольшой двухмоторный самолетик несся, казалось, прямо на поезд, но неожиданно спикировал и пролетел ниже, точно между двумя воздушными линиями метро.
— Похоже, вы не здешний, раз так испугались, мистер! — весело заметил пассажир, сидевший рядом.
— Я турист.
— Вам нечего бояться! Воздушное движение довольно плотное, особенно по утрам, но к этому быстро привыкаешь. Здесь совершенно безопасно.
— А самолет не врежется в небоскреб? — спросил Краслен, отмечая про себя, что хотя он и привык к высоким зданиям и полетам, здесь все как-то уж слишком.
— Нет, такого быть не может, — отвечал ему попутчик. — Это же Ангелика!
***
Десять часов Краслен просидел в гостинице. Посмотреть на незнакомый город, конечно, хотелось, но это могло нарушить конспирацию, так что от прогулки Кирпичников решил воздержаться. Из номера он вышел только раз, чтобы перекусить. В гостиничном кафе не было ничего, кроме яиц с ветчиной, апельсинового сока и кофе: видимо, хозяин заботился о том, чтобы клиенты не мучились проблемой выбора. Покупать еду за деньги казалось смешным и нелепым, но Краслен изо всех сил делал вид, что для него это самое привычное дело.
Портфель для Джонсона стоял возле кровати и заставлял без конца думать о себе. Сидя в уборной или отлучившись покушать, Краслен без конца воображал себе злоумышленников, которые похищают его драгоценный груз, лишая тем самым ангеликанских пролетариев возможности устроить революцию. Когда же Кирпичников был в номере, портфель тоже не давал ему покоя. Хотелось узнать, что внутри. Несколько раз Краслен почти решался его открыть, но в последний момент политическая сознательность брала верх, и он не осмеливался нарушить указание товарища Буерова.
Наконец, настал момент, когда следовало взять портфель в руки и отправиться с ним на задание. Краслен вышел пораньше, чтобы было время отыскать «Черную кошку», но та нашлась неожиданно быстро, так что он оказался в заведении на полчаса раньше, чем нужно.
Над входом в кабаре помещалась круглая электрическая реклама, часть лампочек на которой горела красным светом, а остальные, незажженные, создавали силуэт кошки, которая то стояла смирно, то, выгибая спину, потягивалась. Под вывеской сидел мальчишка, назвавший Кирпичникова «сэром» и предложивший почистить ему ботинки. Поодаль нищая старуха рылась в мусорном контейнере. «Неграм вход воспрещен», — гласила маленькая вывеска на двери кабаре. Краслен вошел.
Последняя лавка Госспирта закрылась в Краснострании десять лет назад, поэтому запах, стоявший в заведении, чуть не свалил непьющего Кирпичникова с ног. Посетители курили не переставая, так что сцена, на которой изгалялся юморист, проступала из тумана, как волшебное видение. Буфетчик (или как он там называется в Ангелике?), устроившись за своей стойкой, зевал во весь рот и тряс какую-то штуковину. Напротив него сидели несколько пьяных мистеров в одинаковых полосатых костюмах и идентичных черных шляпах. Запыхавшиеся официанты бегали между столиками, гремя посудой. Основную часть публики составляли мужчины, но имелось и несколько дам: они вертели жемчужные нити в тонких пальцах с очень длинными бордовыми ногтями, без конца роняли с плеч горжетки или лямочки коротких светлых платьев и нетрезво похихикивали. На голове одной дамы была эгретка с огромным пером. Краслен пригляделся и заметил, что эта совсем юная особа моложе своего щекопузого спутника лет на пятьдесят.
Кирпичников устроился за столиком, взял чашку кофе и стал ждать человека в соломенной шляпе. После юмориста, которого никто не слушал, на сцену вывели дрессированных пуделей, наряженных в фашистские мундиры (как у брюннов) и кожанки с кумачовыми платками (как у красностранцев). Собаки ходили на задних лапах под руководством грудастой девицы в матросском костюмчике, явно размера на два меньше нужного. Потом они немного потявкали друг на друга, вызвав бурные аплодисменты буржуазной публики.
За собачками появилась певица с кучей перьев на голове и длинным, тоже перьевым хвостом, который волочился вслед за ней. «У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка, — пела артистка, расхаживая взад-вперед и подметая сцену грустными останками невинно убиенных птичек. — Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми… И может быть, еще парочка человек».
Около половины зала с упоением вслушивались в эту белиберду; остальные равнодушно продолжали есть и пить. На часах было девять. Краслен изучал посетителей, но никого напоминающего Джонсона не видел.
Артистка закончила петь про свою штучку, отстегнула хвост и запрыгала по сцене, весело распевая: «Он видел меня голой, совершенно голой! Ах, какой конфуз! Он видел меня голой, как же так могло получиться?!». Несколько мистеров с красными лицами стали притопывать в такт. Перья на голове певицы сильно раскачивались, и Краслен ждал, не свалятся ли они. Джонсона по-прежнему не было. Краслен был взволнован с самого утра, но только сейчас это волнение стало по-настоящему неприятным.
На сцену, между тем, высыпало сразу несколько артисток. К их пению Краслен не прислушивался. «А что, если Джонсон убит? — думал он. — Или снова в тюрьме?». В таком случае за ангеликанский пролетариат было, конечно, обидно, но в первую очередь Кирпичникова беспокоило, что ему делать дальше и как выбираться из этой отвратительной страны. Кофе совершенно остыл. Когда стукнуло 9-15, артистки повалились на сцену и задрали ноги, представив вниманию публики длинный ряд поп. В ответ раздались бурные аплодисменты, переходящие в овации.
Девица, вышедшая на сцену полдесятого, уже не пела ничего. Она только пританцовывала и снимала с себя одежду. Когда упал бюстгальтер, в
