прилипла к окну и смотрела бесконечное реалити-шоу про мелькающие деревья и деревушки; когда же уставала, лезла на колени к Маше и мурчала, обволакивала ее своей нежностью и спокойствием. И жена моя, гляжу, понемногу успокоилась, а то с таким лицом, какое было у нее в день отъезда, путешествие начинать опасно. В поход нужно идти с радостью, тогда любые опасности обойдут тебя стороной. Радость — она как защитный костюм в космосе.
Кто умеет радоваться, так это Мася. Есть зрители — он и выступает. И так пройдется, и эдак. Потом ляжет — закрутится, раскрутится, выгнется весь. Сядет — ушами двигает, ухохочешься. Встанет — хвост развернет, лапками потанцует. И лекцию прочтет, и анекдот расскажет. Особенно глаза говорящие. Говорящие про еду. За каждое такое выступление он исправно получал от соседей гонорар сосисками.
Уже в поезде началась у нас война — пришлось котам смириться с другой кормежкой, есть хлеб с сыром (сухой корм был съеден в первый же день) и забыть про витаминки. Ничего, в лесу будут охотиться. Блохастые лесные мыши — самая «сбалансированная» пища.
Понемногу тревоги отступили, и внутри запело: «Мы едем в горы!» Что ее ждет, мою Машуню! Аж завидки берут. Первый в жизни поход. Я-то в студенческие годы был заядлым туристом, все Подмосковье шагами измерил, а она у меня девочка городская. Ничего, закалим. И малыш еще не родился, а уже в поход. Молодец парень! Я почему-то уверен, что получится парень.
Малыш
Ну-ну.
Маша
М-м… Так мурлычет смешная коха, что я сама сейчас замурчу. Лежит на моем животе. Верней, на нашем. Кто там у меня живет внутри? С кем делю мое тело? Эй, неведомое дитя, знаешь, куда я тебя везу? В самые волшебные горы России! Под горами — зеркальные озера, вокруг озер — вечнозеленые кедровые леса. А в лесах живут духи Алтая. Не призраки, а хранители этих мест, невидимые для людей. Только шаманы могут с ними общаться — задавать вопросы или просить о помощи.
Вот чего я жду от нашего похода. Ответов на вопросы. Мне кажется, что духи Алтая могут открыть человеку его истинное лицо, если человек готов его увидеть. Я готова. За этим и еду.
Ёшка
Мелькают, мелькают картинки — вот это мне нравится. Жизнь за мутным вагонным стеклом вроде летит мимо со стуком, но что-то цепляется за глаза и остается в них: сломанная ветка березы, женщина в халате поливает грядки из шланга, горящая лампа с зеленым абажуром в окне дома у переезда, дядька с фонарем в рыжей жилетке со светящимися полосами, лошадь везет телегу, в такт шагам мотая большой головой на крепкой шее. Резко затормозивший перед шлагбаумом грузовик с пустыми бочками в кузове. Наверное, они грохнули, ударившись друг о друга, но звука не слышно. Зевающие на платформе люди рано утром — они ежатся, ждут электричку и без интереса провожают взглядом наш поезд. Я представляю, как они смотрят вслед. Вот он уехал и увез стук своих колес. И снова тишина, птицы поют в березовой роще.
Утро второго дня. Пассажиры спят, наверное, ехать еще долго. Я привыкла. Мне уже здесь хорошо, как дома. Лазаю по полкам, меняю наблюдательные пункты. И смотрю, смотрю… Картины вливаются в меня, заполняют, а когда переполняют, засыпаю и во сне продолжаю смотреть. Сны — большая часть нашей кошачьей жизни. Даже не так, это вторая жизнь. Там много чего происходит. У людей эти две жизни существуют отдельно друг от друга, они просыпаются — и от сновидений не остается и следа. Потому что они не умеют спать долго. За семь-восемь часов человеческого сна разве успеешь как следует вжиться в сновидческую реальность? Мы, кошки, можем и весь день проспать, если хозяева на работе, и у нас грань между той и этой жизнью гораздо тоньше, чем у людей. Мы можем, не засыпая глубоко, дрейфовать на грани двух миров.
Сейчас, например, я лежу на Машином животе, но одновременно слышу, как подо мной барахтается, бултыхается в своей теплой живой воде младенец, сосет палец и улыбается. Ему приятно, что вагон качается, я тарахчу, Маша похрапывает… Этот невидимый мир — очень ясный, когда на него настроишься. Но люди не умеют настолько сосредотачиваться, чтобы исчезло все кроме одного. Они слишком много думают, и эти мысли для них громче всего остального.
Малыш
Мама-Маша храпит, мама-Ёшка мурлычет, а мне щекотно. Хр-р-р, мр-р-р, хр-р-р, мр-р-р. Ду-дук, ду-дук — мы несемся над землей. Весело.
Мася
Я бы уже чего-нибудь съел. Нет? Спим еще? Ладно, поспим…
А может, хватит?
Да, давайте завтракать.
— Мрнэйяя! Мрнэн?
— Поддерживаю! — Это Ёшкин голос.
— Тихо, Мася! — Это Маша шепчет.
— Ш-ш, замолчи! — Это Витя шипит.
А что думают соседи по купе, пусть останется тайной.
Глава четвертая
Им все слышно
Мася
Поезд затормозил и прочно встал — конечная. Мы выходим, я в щелку своей сумки гляжу. Вдруг навстречу бежит-летит-хохочет Сама Радость, большая, прыгучая, развевающаяся. Ох и шумная! Мне сразу понравилась так! Прямо съесть ее захотелось.
— Давай-ка! — вместо приветствия крикнула Радость и Машин рюкзак на одно плечо вскинула. — И ящик давай! — Переноску хвать!
Ёшка как взвоет от неожиданности. Тетенька как подскочит, не хуже меня.
Маша клетку обняла, заворковала:
— Коша моя, не бойся…
А тетенька уже Витю обнимает крепко-крепко и меня, главное, животом к нему как притиснет. Тут взвыл я.
— И тут кот, — гордо сказал Витя. — Здравствуй, Люся.
Виктор
— Два кошака? В поход? — Люся недоверчиво пощупала сумку. Сумка мемекнула.
— Так получилось, — развел я руками.
Она попыталась так же лихо подхватить и мой рюкзак на второе плечо, но не смогла оторвать от земли.
— Тяжесть-то какая.
— Так получилось, — развела руками Маша.
— Вчетвером, значит?
— Э-э-э… С половиной, — поправил я свою давнюю, еще с институтских времен, подругу. Мы с ней вместе немало троп истоптали.
Люся долго осмысливала. Потом пригляделась к моей жене…
— Ну, знаете! Я с вас удивляюсь.
— Мы сами с себя удивляемся, — улыбнулась Маша.
— Люсь, — спрашиваю, — можно будет это у тебя пока оставить? На обратном пути заберем.
— А чего там?
— Ну… как сказать…
Люся подозрительно заглянула в пакет с кошачьим лотком.
— Горшок, что ль? Фу! Ну да шут с вами, бросай под сиденье.
Когда мы будем уезжать, Люся, вспомнив о забытом в машине лотке, вихрем слетает туда-обратно и на ходу закинет пакет в окно отходящего поезда, за что проводница будет ворчать на нас все два с половиной дня обратного пути.
Но это случится потом, а пока она села за руль громыхучей, большой, раскалившейся на припеке машины, и мы поехали из Барнаула в Горноалтайск, а оттуда в поселок Чемал.
Наутро собрались на гору Верблюд. Котов оставили в доме, чтобы прогуляться налегке.
Тогда-то все и началось.
Идем мы с Люсей мимо пастбища, пыль загребаем, болтаем — не можем наговориться. Лет десять не виделись! Как вы думаете? Всех дружбанов-туристов перебрали. А этот как? А тот где? А сам? А сама?..
Маша сзади идет, не торопится. Она как фотоаппарат возьмет в руки — все, пропала девчонка. Жуки, коровы, цветочки… Как инопланетянка. Все ей интересно. «С фотоаппаратом, — говорит, — мир словно впервые видишь».
Болтаем мы, значит, тропа вверх потихоньку забирает. Тут оглядываюсь — а Маши не видать. Где, говорю, жена моя? Люся смеется: дуется, мол, на тебя жена, что ты со мной да со мной, а про нее забыл.
А мне вот не до смеху. Ведь и вправду забыл.
Покричали, подождали, сидя на поваленной березе, — нет Маши. Хотел уже идти за ней, да Люся остановила: не надо, сама появится. И точно, идет. Понурая такая.
— Машуня, — кричу, — ты чего? Все нормально?
Подходит, говорит печально:
— Крышку от объектива потеряла.
Люся смеется:
— Я ж говорю, обиделась. — И Маше: — Здесь видишь воздух какой звонкий. Здесь нельзя обижаться и злиться.
