нет заполненных страниц, тогда это не книга. А что же? Не знаю… Для этого не существует имени. Ложная книга, может быть. Это заячья губа, не просто губа. Девушка повернулась ко мне спиной. Я и не заметила, что на остановке прибавилось народа. В основном знакомые лица. Девушка, которая ела выпечку, сегодня утром без остановки разговаривала по телефону. В руке у нее снова был пакет – полагаю, полный слоеных квадратиков. Она перекладывала пакет из руки в руку и то же самое делала с телефоном. Томилась на высоких каблуках, перенося тяжесть то на одну, то на другую ногу, что, вероятно, сопровождало развитие разговора.
Снег перестал падать, а шум машин усилился.
Трамвай, потом автобус. Я сошла по четырем ступенькам красного автобуса и двинулась по дорожке к Институту. Зазвонил телефон.
– Почему ты не отвечаешь на мои сообщения?
– Мне нечего тебе сказать.
– Ты грубо себя вела, кричала на меня. Я хочу, чтобы ты извинилась.
– Извини.
– Я не принимаю извинение. Ты должна искренно это прочувствовать.
– Тогда ничего.
– Что ты чувствуешь? Разве тебе не жаль?
– Я ничего не чувствую.
– Ты разговариваешь со мной, будто я доставил тебе неприятности.
– Так и есть.
– Это не так, ты из меня сделала несчастного, который умоляет.
Я сбросила звонок.
Существует бесчисленное множество приложений для телефонов, но ни одно не позволяет нам быстро узнать самое важное: что кроется за кожей, костями, броней головы, рук, ног и туловища.
– Кис, кис, киса… ох, киса, подойди сюда, посмотри кое-что, потрогай меня немножко… – Местный эксгибиционист был на посту. Занимался своим делом, прислонившись к забору. Я прошла мимо него.
Подойдя к двери здания, которое напоминало букву П, я стала ждать, когда она откроется. В первый раз мне пришлось стоять перед дверью и ждать. Изнутри слышались голоса, кто-то стучал по стеклу, будто по ту сторону двери шел бой.
Наконец дверь открылась, и показались усы директора. Из-за него выглядывала уборщица, в этот ранний час уже накрашенная красной помадой, со смелым декольте, из которого виднелись иссохшие груди. Кожа образовывала складки, привлекашие мое внимание. Целый веер складок.
– Доброе утро, – улыбнулся директор. От него ширился запах свежевыбритых щек, обильно смоченных цветочным лосьоном после бритья. Он что, живет в Институте? – подумала я. Что касается уборщицы, я была уже убеждена, что она десятилетиями не показывала носа вне этих стен.
– Доброе утро, – ответила я и стала ждать, пока директор впустит меня. Он стоял в дверях и тоже чего-то ждал. Мы оба улыбались. Уборщица поправила кружево бюстгальтера – вероятно, заметила, что ее груди слегка выбили меня из колеи.
Потом она развязала шарфик, повязанный вокруг талии, и прикрылась им. Я повела себя неприлично, – пронеслось у меня в мыслях.
– Ах, да… пожалуйста, входите…
– Спасибо! – Когда я прошла мимо директора и уборщицы, то обратила внимание, что от них одинаково пахнет. Может быть, он взял ее туалетную воду, может быть, она – его лосьон после бритья. Может быть, они – пара, мне никогда это не приходило на ум. От сильного запаха меня мутило. Так же пахло и от секретарши. Я представила себе большой аппарат, как для воды, только вместо перевернутого баллона с водой – хромированный бочонок с парфюмом. Любой желающий может подойти к нему, подвинуть трубку с верха на желаемую высоту и нажать на красную кнопку, получив дозу аромата. Мне представлялась длинная очередь в помещении для прихорашивания. Очередь из сотрудников завивалась спиралью. Подходили новые, а те, кто уже принял свою порцию тяжелого цветочного аромата, уходили довольные и благоухающие.
– Позволите? Я хотел немного поговорить с вами…
– Конечно.
– Следуйте за мной.
Я поступила так, как мне было сказано, ни о чем не спрашивая. Потому что – к чему вопросы?
Директор повел меня в помещение, где я никогда не была раньше. Комната, в которую мы вошли, находилась сразу возле входа. Она была свежепобелена и скромно обставлена. Два антикварных стула и круглый столик из массива дерева. Стены были пустые, окна без занавесок. Комната для кратких разговоров, – подумала я. Ощущение от комнаты было приятное, несмотря на то, что пространство словно звенело от недостатка мебели.
– Видите ли, вчера у нас было заседание, и мы пришли к мнению, что для престижа нашего Института – надеемся, вас это не обидит – нам пришлось бы попросить вас сходить к парикмахеру. Нам кажется, что у вас недостаточно аккуратная прическа.
Этот человек умеет удивить. Я почувствовала, как горят мои щеки: мне стало стыдно. Да, может быть, я была слегка менее аккуратна, чем этого можно было ожидать от хранителя белых коробок с надписями на корешках, но в этом здании меня видела только уборщица. Несколько раз – секретарша, два раза – директор, зловещая девочка с банками. Еще кто-нибудь? Нет, никто… абсолютно никто.
Думаю, я смотрела на него во все глаза. Это, разумеется, на него не действовало, потому что железы, отвечающие за коммуникацию, были у него удалены или умерщвлены. Я представила себе: директор лежит на столе в одной из тайных комнат Института, и над ним производится операция удаления органа, который отвечает в нас за контакт. Это было бы ритуалом вступления в должность, как в фильмах посвящаемый в рыцари становился на колени и кто-то значимый касался кончиком клинка его плеча. Когда у человека отнимают способность слушать и воспринимать реплики собеседника, он становится хорошим воином государственного учреждения, в котором проводятся исследования. Какие же? Понятия не имею и думаю, что никогда и не узнаю.
– Я еще ни разу не обратил ваше внимание на правила внешнего вида в Институте: они предписывают сотрудникам быть аккуратно подстриженными и свежевыкупанными. Это очень важная часть нашего имиджа.
Мне никак не удавалось отвести взгляд от лица директора. Неухоженные сальные волосы струями падали ему на глаза каждый раз, когда он шевелил головой. Директор поправлял их, может быть, даже закреплял лаком, но волосы непослушно торчали, как им заблагорассудится.
– Да, конечно, я схожу в парикмахерскую, – прервала я его сообщение о гигиене волос, которое последовало сразу за лекцией о манере одеваться. Думаю, он все еще продолжал говорить, когда я встала и пошла к выходу.
Я дошла до двери. Меня нисколько не удивило, что дверной ручки не было. Я не могла выйти, пока меня не выпустит директор, а он, похоже, делать этого не собирался. Он погрузился в навязчивое говорение. Моего отсутствия он не заметил, адресуя слова и фразы воображаемому собеседнику. Могу предположить, что он делал это и в свободное время.
