и регулярно его протирал. Так наглядно показано, что в основе успеха обязательно лежит боль. Иногда она явная, иногда – тайна. Но ее редко удается избежать.
Писательская боль требует от человека сделать что-то по-настоящему важное, и только если это получается, она ослабляет свою хватку. И это что-то нужно делать вопреки всему, не принимая чьих-то установок и не идя на компромиссы. Да, из компромиссов соткана вся жизнь вокруг, само существование человека обеспечено ими, но литература, писательство – та область, где их можно избежать. Я всегда делал в ней только то, что хотел и только так, как хотел – иначе в этом занятии просто нет никакого смысла. Писательство – последняя позиция, которую нельзя сдавать жизни. Особенно если другие, по сути, уже сданы. Нельзя отдавать свое главное тем, для кого оно лишь забава.
Ну нельзя, говорит Гришковец, понимаете, ребята, ну нельзя.
Тот, кто живет писательством и чувствует писательскую боль, вряд ли поймет тех, кто использует литературу для того, чтобы «пристроить» сиюминутное или просто повеселиться. Литературный процесс сегодня, к сожалению, все чаще не просто не видит различий, а отдает предпочтение вторым. Тусовочность, «корпоративность» и «креативность», конечно, предпочтительнее боли. В цене «молодежность» – термин, который странно слышать на писательских форумах, в окололитературных обсуждениях. Дикий термин. Популярная и всеми уважаемая критик, подводя итоги некоего мероприятия, говорит: «…Но главное не это – главное, что клево тусанули». Но разве же литература – это «клево тусанули»? Нет, она была и остается последним способом убежать от «клево тусанули».
Писателю сегодня нужно всеми силами хранить себя, а не пытаться любым способом стать своим, прикрываясь масками мира. Наблюдая происходящее в литературе со стороны и видя результат писательских трудов, который ему предлагают, все остальное общество только укрепляется в своем отношении к писательству как к увлечению, забавной блажи. К чему-то, чем нужно заниматься «между делом», а точнее – между другими, правильными делами.
Хотя у человека, который родился с писательской болью в сердце, никаких других дел, в общем-то, и нет.
Опубликовано в интернет-журнале «Дискурс»
(2018)
«В школах не учат стареть»
На смерть Эдуарда Лимонова
Ушел Лимонов. Многие годы он говорил и писал, что меньше всего хотел бы умереть «как обыватель» и предпочел бы смерть солдата – в бою – или смерть, подобную той, что настигла Джона Леннона, от рук сумасшедшего фаната. «Я не хочу стать грустным стариком, Я лучше буду воином и трупом». Нельзя утверждать точно, позиция ли это самого Лимонова или его героя, но парадоксальным образом его смерть вышла чем-то третьим, средним: писатель умер обычно, как умирает множество простых людей, пожилой организм не выдержал операции. И в то же время в борьбе – только эту борьбу вел не он, а вели за него, за его жизнь. Такой же, средний вариант случился и с борьбой самого Лимонова еще несколько лет назад, где-то в начале «десятых»: она закончилась, но Лимонов не выиграл ее и не проиграл, просто все вокруг изменилось, и продолжение ее стало вдруг невозможным.
Я никогда не хотел жить в «Другой России», какой ее представлял Лимонов в одноименной книге – с ее вооруженными полудикими обществами, перемещающимися на вертолетах между населенными «островками» суши. В моделировании альтернативного уклада человеческой жизни Лимонов демонстрировал чрезмерный, даже безжалостный, пускай и не лишенный романтики, идеализм. Но диагнозы, которые он ставил укладу существующему, всегда были точны, и не соглашаться с ними было невозможно, даже если очень не хотелось. Не было никаких сомнений в благородстве Лимонова, в его нескончаемой вере в идеалы справедливости – и социальной и, если так можно сказать, глобальной справедливости мироустройства. Теперь, с его смертью стало очевидно, что XX век, представителем которого в наше время был Лимонов, несмотря на устремленность его живого сознания в будущее, ушел окончательно и бесповоротно. Кому интересна справедливость в XXI веке? Так, чтобы по-настоящему, не декларативно, без иронии, без пост-иронии, без пост-пост-иронии, без мета-иронии наконец. Кажется, не осталось ни одного такого человека из тех, кто более-менее известен. И, самое грустное, из современных писателей.
Мир, в котором Лимонов мог что-то изменить, давно кончился, и какое-то время он – не как личность, а как созданный им же проект – существовал по инерции. Помню дурацкую сцену с «Марша несогласных» в Петербурге, когда проплаченные активисты сподобились на единственный доступный им креатив – швыряли в Лимонова говном. Натурально, калом, бережно упакованным в пластиковые пакеты. Как на собрании, где он выступал, те же активисты запустили летающий фаллос на дистанционном управлении, норовя попасть им тогдашнему оппозиционеру в рот. Да вот, было такое в нашей российской истории. Но даже в этих диких ситуациях Лимонов был вождем, авторитетом, безусловно магнетической фигурой, концентрирующей на себе внимание и создающей смыслы. А в современном мире все это резко исчезло, ушло, и незаметно, но стремительно наступило время, когда стало все равно. Не в смысле безразлично (хотя безразличие к Лимонову и стало следствием), а в смысле все равно всему. Мир уравнял Лимонова с пакетом говна и летающим фаллосом. Мир уравнял его и Юрия Лозу, и Алену Водонаеву, и аптечную блогершу, муж которой умер в бассейне с техническим льдом. А Дудь и вовсе мелко поиздевался над «Дедом», когда обставил дизайн студии, освещение и ракурс в записи интервью с ним таким образом, что Лимонов смотрелся крохотным на фоне великана-обличителя Дудя.
При прежних СМИ и каналах коммуникаций, направленных вертикально (телевидение, радио, печатные газеты и журналы), Лимонов всегда существовал где-то вверху, для всех и сразу. Нынешние горизонтальные каналы сделали его лишь окном, которое можно свернуть. В таком мире Лимонов не мог ничего. Он не хотел быть нишевым, а справедливо претендовал на то, чтобы оставаться всеобъемлющим. Просчитав когда-то тактику на всю последующую жизнь, он так и не смог придумать, что делать с этой новой реальностью, наступившей в начале «десятых». И в конце концов, мне кажется, он смирился и стал просто наслаждаться жизнью. Устраивал презентации книг в региональных книжных магазинах для аудиторий более чем скромных, по меркам масштаба его личности. Давал интервью, сотрудничал со скромными издательствами, «поддерживал форму» возле метро 1905 года. Довольно трогательно смотрелись его заметки из кинотеатров: Лимонов ходил на голливудские новинки и писал потом, что думает о них, совсем как обычный зритель, а не «национальный герой». Обращал внимание на птиц за окном.
И вот сейчас, едва «десятые» закончились, мир на пороге обновления. Коронавирус, угроза которого нависла над планетой, не обязательно
