шум Зарафшана, мчавшего свои воды где-то рядом. Они ехали правильно. Но только потому, что перед ними бежал невидимый во тьме невинный теленок, Мирза Джалал не смог, а возможно, и не захотел подняться в нужном месте из низины на подножие гор, где начинается благословенное Лицо Солнца.
В бессильной ярости домулла оставил мысль ехать дальше. Он понимал, как дорого может обойтись опоздание. Он даже стегнул разок своего Серого, чего обычно никогда не делал. Словами он стегал и Мирза Джалала и Ишикоча, стыдил их, упрекал. Что же оставалось делать?
Но поразительный нюх Ишикоча избавил их от ночевки в лягушачьем болоте на мокрой траве. Неизвестно, он ли, теленок ли, но так или иначе тропинка вывела их к жилью.
Из тандыра вырывались яркие языки пламени. Пылавшая ярким румянцем, полногрудая, круглолицая, с толстыми, в палец, сросшимися над переносицей бровями, булунгурка пекла лепешки.
О них, о горячих лепешках, и сказал своим спутникам маленький самаркандец час назад, вскоре после встречи с назойливым албасты. Булунгурка и ее супруг Турабджан, сторож водозаборного сооружения, очень обрадовались своему пропавшему теленочку-«оборотню» и неожиданным гостям.
Ничем не показывал Ишикоч, что он перенервничал и подосадовал. В его степном приветствии, обращенном к владельцу хижины, тандыра и красавице-булунгурке, звучало самодовольство, когда он, еще не слезая со своего Белка, важно поздоровался:
— Мол джан амонми? Здоровы ли скот и душа? Да снизойдет милость на твой дом!
И скот и душа водного сторожа Турабджана оказались в удовлетворительном состоянии. Наши путешественники чувствовали себя преотлично в низенькой, с прокопченным потолком мазанке, правда, полной дыма, но с обильным дастарханом, запашистыми поджаристыми лепешками и рисовой кашей со сливочным маслом. Если не сидеть, а возлежать на ватной подстилке, то можно спастись от едкой гари, от которой страдал рослый, высоченный, огромный Мирза Джалал. Он никак не умещался в промежутке между паласом и дымной пеленой, кашлял и непрерывно вытирал слезы.
Ишикоч ехидничал:
— Во всем есть хорошее. Человек самое выносливое существо, ко всему привыкает. Мы все сидим тут, а комары улетучились, не выдержали.
— Хорошо! — поддержал домулла. — Злее здешних комаров не приходилось видеть.
— В Афтобруи завелись комары позлее наших, — неторопливо проронил Турабджан. Его гладкий лоб сжался в гармошку морщин, раскосые глаза посерьезнели, а светлые монгольские усики опустились еще ниже к подбородку.
— Комары? — послышался из дымного марева голос Мирза Джалала. — Кто такие?
— Кто? — насторожился домулла.
— Они сегодня выехали из Афтобруи и переправились через Зарафшан ниже Раватхаджи, — объяснил сторож. — Благодарение богу, вы не встретили их. В тугаях нехорошо, тревожно.
— Кто они? — настаивал домулла.
— Кумирбек-басмач. И с ним его угольщики. Очень злой народ. Винтовок полно! Ох, ох, опять, что ли, начинается? Пять лет мы тихо жили. Теперь колхозам плохо придется. Это так же верно, как и то, что меня зовут Турабджан — Рыболов.
— Вы их сами видели?
— Нас они не трогают. Мы воду людям даем. Аллах любит тех, кто воду людям дает. — Турабджан уводил в сторону хитрые глаза.
— Сколько их проехало? — допытывался домулла.
Сторож пожал плечами. Он не хотел впутываться. Вопрос домуллы ему не понравился. И все же он ответил:
— Проехало восемнадцать вооруженных и двое невооруженных.
— О творец, — просипел Мирза Джалал. Он все еще не мог прокашляться. — Убери, наконец, этот ядовитый дым! Открой дверь, ты, Рыболов. Мы, городские, не привыкли к такому невежеству.
Сторож, не ответив, пошел открывать дверь.
— Мы напали на след. Мы едем в Чуян-тепа, а она в Чиян-тепа, — без особого подъема проговорил домулла. — Мы правильно едем.
— Правильно едем. А албасты на дороге? — прохрипел Мирза Джалал. — Там восемнадцать бритв-сабель, там восемнадцать стреляющих на версту ружей, там зубастый, с окровавленной пастью волк — ишанский сын Кумырбек — бек головорезов, там еще Одноглазый курбаши.
— Они переехали нашу дорогу в том месте, где мой хозяин испугался теленочка… — подзуживал Ишикоч. — Они наехали на стадо, напугали теленка, и он отстал от коровы, своей матушки. Хи, а потом теленочек превратился в албасты, в горного злого дива Гуль-и-Биобони.
Можно говорить сколько угодно колкостей. Не полезет же Мирза Джалал, слишком важный, слишком высокомерный, в спор с забиякой, как на базаре иные делают. Не полезет. Можно поострить безнаказанно.
— Они пересекли нашу дорогу и нас не заметили. Они проехали за четверть часа до нас. Я сам видел всадников вдалеке, — признался вдруг Мирза Джалал. — Аллах снизошел к нам своими милостями. Кумырбек скор на стрельбу. Он нас не видел, а если бы увидел… Проехав Булунгурский мост, они поднялись на обрыв. Они ехали по краю обрыва, но вниз не смотрели. А если и смотрели! В тугаях стоит туман.
— Надо было сказать раньше! — рассердился домулла.
— Вы, Микаил-ага, человек войны, а я — человек мира. Ваше дело проявлять храбрость. Наше дело — проявлять слабость. Что бы вы сделали? Кинулись бы на них? А? Кумырбек быстр на стрельбу и убийство!
С яростью домулла разворошил суком пылающие ветви и не утерпел, чтобы не съязвить:
— Ну-с, поклонник чертовщины, вот зачем вам понадобилось сделать из теленочка албасты. Но мы не из пугливых. На рассвете едем в Чуян-тепа. Неспроста появились здесь Кумырбек… и Одноглазый. Не иначе из-за нашей героини. Не оставим же мы ее, несчастную, в беде.
— Да, да, — поспешил согласиться Мирза Джалал. — Потихоньку, полегоньку, не торопясь, осторожно завтра чуть свет поедем в Чуян-тепа. Потихоньку узнаем, что с прокаженными.
— До Пенджикента совсем недалеко, — думал вслух домулла. — Там гарнизон.
Сторожу Турабджану Рыболову не пришлось спать в ту ночь. С запиской домуллы он отправился в Пенджикент предупредить начальника гарнизона о возвращении банды Кумырбека, давно уже не появлявшейся в долине.
Спалось тревожно. Что-то жгуче кусалось. Домулла, заснувший было с вечера очень крепко, проснулся. В открытую настежь дверь ползли, освещенные палевым светом, космы тумана.
Домулла встал и переступил порог. В лицо пахнуло болотной прелью, сыростью. Комары исчезли. Они не переносили прохлады.
На противоположной стороне дворика, огороженного высокими связками камыша, у фонаря «летучая мышь» сидела булунгурка и веточкой водила по песку.
— Чего не спите? — удивился домулла.
— Муж сказал не спать, слушать ночь и горы. Приказал вас разбудить, если что…
— А что вы делаете?
— Рамль! — охотно ответила булунгурка и смело поглядела на домуллу. Рамль — это гадание.
Женщина оказалась словоохотливой.
— Смотри! Копаю ямки в песке. Ряд за рядом. Ямки соединяю арычками по паре. Все ямки нашли пару. Одна осталась. Неладно получилось. Ох, Турабджан… Не попал бы в омут на переправе.
Но она не волновалась ничуть. Она знала, что муж ее опытен и ничего с ним не
