просто предложила подарить ей Ареса. Желательно по частям — ну, или что-нибудь другое, не менее воодушевляющее.
Потом поежилась от холода и выпросила у Аида его куртку.
Почему-то просить было легче, чем раньше. Наверно, из-за того, что она слишком устала.
Аид снял куртку, и Персефона завернулась в нее. Легла на траву, свернувшись клубочком, и задремала, вдыхая запах кожаной куртки и душистых трав. Временами просыпаясь, она то видела Минту с Гермесом, то слышала хихиканье Эмпусы из ямы, то наблюдала за Аидом, рисующим на песке, и любовалась его хищной улыбкой.
Она проснулась с рассветом. Где-то в вышине розоперстая Эос золотила облака перед колесницей Гелиоса. Тьма медленно растворялась, открывая бесконечный горизонт, от которого царица успела отвыкнуть.
Минта заливала водой потухший костер, Гермес наблюдал за ней с мрачной усмешкой на губах; Аид стирал с песка остатки своих чертежей.
— Выспалась? — улыбнулся он.
— Не уверена, что я вообще когда-нибудь высплюсь, — пожала плечами Персефона. — Кажется, мне нужно отдохнуть после… кхм…
— После разрушения собственного дворца и превращения Подземного мира в дикие джунгли, — хихикнула Минта, заключая царицу в объятия. — Я пошла. Пожелай мне удачи!
— Удачи! — кивнула Персефона. — Вот уж не знаю, что тебе поручил Аид, но, пожалуйста, рискуй собой только ради дела, а не чтобы затащить очередного несчастного себе на ложе.
Минта проворчала, что из несчастных у нее был только Гермес, а все остальные вполне счастливые, помахала всем ручкой и скрылась в кустах. Психопомп проводил ее взглядом, буркнул что-то про похотливые растения и, кивнув на прощание Аиду с Персефоной, ушел в противоположном направлении.
Персефона заглянула в яму с Эмпусой — та вернула свой настоящий облик и, глупо хихикая, плескалась в поднявшейся воде.
Обернувшись, царица поймала полную предвкушения улыбку Владыки. Тот явно тоже куда-то собирался.
— Не хочешь рассказать, куда ты их послал?
— Если вкратце, то Минта с Гермесом будут шпионить, а мы — заключать союзы. Конкретно ты… — он перешел на шепот.
— А если я не согласна? — уточнила царица, выслушав все его указания.
Некоторые из них показались довольно бредовыми, но в целом план ее устраивал — просто хотелось посмотреть на реакцию Владыки.
— Аргументируй, — предложил Аид, складывая руки на груди. — Но учти, аргументы «кто так делает» и «да это же бред» уже заняты Гермесом.
— Придурок, — скривилась царица. — И он еще с тобой спорит?.. Все, пусть больше не попадается мне на глаза.
— Представь себе, спорит. А как тебе «Владыка, ты рехнулся»?
— Ужас, — покачала головой Персефона. — А почему, собственно, такая бурная реакция?
Аид пожал плечами:
— Ему, как и тебе, не очень нравятся мои… методы. Впрочем, они еще со времен Титаномахии никому не нравились.
Царица мимолетно посочувствовала Зевсу, Посейдону, а заодно и всем остальным, и приготовилась к тому, что Аид начнет говорить что-то вроде «сама похитила, сама и расхлебывай». Но тому, очевидно, хотелось бежать и воплощать собственные планы, явно более коварные, чем те, которые он придумал для Персефоны.
Прощание вышло скомканным. Владыка не говорил о «нахрена Аресу такая жена» и ничего не обещал, за исключением пугающего своей неотвратимостью «им всем точно песец».
Про песцов, символизирующих неотвратимость возмездия, Персефона уже знала от Минты, поэтому уточнять не стала — просто попросила Аида не посрамить репутацию Подземного мира совсем уж нестандартным поведением.
Владыка усмехнулся в духе «еще чего», надел шлем и исчез.
Растворился в утреннем мареве, будто его и не было.
Невидимка.
Или нет?..
Персефона вспомнила гадкий характер царя и решила, что ему больше подойдет что-то вроде «Подкрадывающийся незаметно».
Часть 2. Глава 12. Аид
— Ананка!..
Шепот отражается от голых стен гинекея, возвращается к нему тихим эхом: Ананка, Ананка. С серпа в опущенной руке капает кровь.
Он подходит к огромному, в два человеческих роста, зеркалу, вглядывается в отражение. Человек в заляпанных кровью одеждах, три разрубленных на куски тела — все не то.
Ему нужна та, что стояла у него за плечом.
— Где ты, Ананка? Ты тоже должна лежать тут!
Аид легко стряхнул с себя наваждение и надел шлем. Металл приятно холодил кожу. Не вовремя, совсем не вовремя он вспомнил мойр. С чего это вдруг? Тысячу лет они его не волновали, а тут вдруг екнуло. Еще и вспомнил, как они на него смотрели, словно до конца не верили, что он способен им головы отрубить.
Что ж, он честно изложил мойрам суть проблемы. Он почти был готов простить им отца, лишь бы они пощадили Левку.
Но Антропос начала кивать на Лахесис, которая вытащила жребий Левки, Лахезис кивала на Клото, которая сплела такую короткую нить, ну а Клото тыкала заскорузлым пальцем в книги судьбы и тоже как бы была не при делах.
О мойры, персонификации Судьбы, безличные необходимости, неподвластные даже богам! Пришлось рубить головы всем троим.
Рубить головы — и, выхватив веретено из мертвых пальцев Пряхи, сплетать воедино два обрывка серебристой, как тополиная листва, нити. Чем он их связал? Своей любовью к Левке? Кажется, она ушла туда вся, и больше он не горел. Прекрасная нимфа поняла это лучше всех, поняла по первому взгляду. Какое-то время они еще пытались все исправить… но спустя пару десятилетий Аид обнаружил, что Левка держит его не за возлюбленного, а за подружку.
Любовь к Подземному миру потерялась где-то по пути от Амелета до жилища мойр. Он так и не узнал, кто из подземных пытался убить Левку; обида жгла горло как отравленное вино всю дорогу туда — но на обратном пути он уже ничего не чувствовал. Даже Гекате с Танатом высказывал не для того, чтобы выплеснуть боль, а так, из вредности. Чтобы впредь неповадно было.
Хотя какой там «впредь»! Аид больше не считал себя обязанным находиться в Подземном мире.
Швырнув головы мойр в Тартар и перемолвившись двумя словами с друзьями, он поднялся на поверхность. Даже шлем не забрал. Да что уж там, он и вспомнил о нем лишь спустя пару дней.
Зато совершенно неожиданно полюбил мир смертных — живой, яркий, стремительный.
Аид представлял себя смертным, жил как смертный, дрался как смертный, любил как смертный и даже умирал как смертный. В смысле замедлял свой пульс и позволял себя похоронить, а потом откапывался и шел пугать своим видом Левку. Как-то раз, правда, пришлось сбегать с погребального костра, но он учел этот опыт и начал заранее узнавать об обычаях и традициях тех народов, в которые они перевоплощались.
Он жил так тысячу лет, и все было прекрасно.
