Высоко подпрыгнув, Креветка вывернулся в воздухе акробатическим кувырком и ловко ударил Красавчика обеими пятками под ложечку. У Красавчика перехватило дыхание, он, чтобы удержать равновесие, непроизвольно шагнул назад, и еще на полшага… и тут его голову окутало серебристым туманом, тело охватила слабость и Красавчик испугался, что сейчас его стошнит прямо на ботинки. Но не успел он нагнуться, как серебристая взвесь рассеялась. Зато прямо перед Генри замаячили две створки, в которых он без труда узнал створки платяного шкафа. «Ну, не гроб — уже приятно», — Красавчик осторожно толкнул ладонью левую створку. Та с отчаянным скрипом отворилась, и Генри вышел из шкафа. Заброшенная, скудно обставленная комната, в которой, по-видимому, давно никто не жил, встретила гостя страшным холодом. Похоже, здесь тысячу лет уже не топили.
— Бей эфенди… Я тут! — Креветка выскочил на середину комнаты, как табакерочный веселый чертик. Тут же бросился к сундуку, стоящему у зашторенного окна. Пошарил там и достал какое-то тряпье. — Другое место — Москова! Москова холодно. Плохо. А так будет хорошо. Ножка тепло, животик тепло — хорошо.
— Опять бабьи обноски? Давай-давай. Мне не привыкать… Значит, все ж таки Москова? А что? Отлично! Берем!
Приподняв штору, Красавчик выглянул наружу. Неизвестно, что он ожидал увидеть, но точно не роту красноармейцев, шагающую по заснеженному тротуару куда-то вдаль, по направлению к далеким луковичным куполам и башням из красного кирпича. Шел снег.
Глава седьмая
О долгожданных и неожиданных встречах
Москва. 2 января 1920 года по новому стилю
«Эх, яблочко, куды ты котисся, в члезвычайку попадес… не волотишься… Готоооовьсь! Цельсь! Пли! Улаааа».
Едва ли лет шести отроду, в огромном, перетянутом на поясе веревочкой ватнике, в мохнатой папахе беспризорник орал во всю глотку обидные куплеты и швырялся снежками. Швырялся сверху — больно и очень метко. Ловко оседлав обледеневший конек крыши бывшей богадельни, что на Сивцевом Вражеке, постреленок сгребал вокруг себя ладошками снег, стряпал белые тугие колобки и пулял по только что заступившему в утренний дозор красноармейскому патрулю, состоящему из двух вохровцев. «Готовьсь! Цельсь! Пли! Улаааа!» Серолицый человек в буденовке вел себя по-командирски и нервничал из-за того, что ему приходится подстраиваться под неровный шаг второго патрульного. Второй же ощутимо косолапил и время от времени останавливался, чтобы передохнуть. Эти вынужденные остановки позволяли засевшему на крыше «алтиллеристу» запускать особо точные и болезненные снаряды.
«Готовьсь! Цельсь! Пли! Улааа»! Каким-то невероятным образом мальчонка умудрялся еще пыхать цигаркой, зажатой между зубами. Дым красивым штопором ввинчивался в небо. Ээх! Вот кабы оказался кто-нибудь сейчас по ту сторону облаков. Вот кабы дернул за этот самый штопор. Вот кабы вылетела невидимая пробка и, вспенившись от рывка, выплеснулась бы в космос, в самую его середку студеная московская синь… Вот было бы здорово! Да только нет там никого — по ту сторону облаков.
— Прикончу засранца! — беззлобно погрозил кулаком буденовец, получив чувствительный удар снежком в затылок. Шевельнул для острастки плечом, будто собрался тут же скинуть со спины трехлинейку.
— Позалей, дядя. Не стлеляй силоту — я тебе лутце песенку спою. Опа-опа. Амелика-Евлопа. Тли плитопа, тли плихлопа. У цекиста в тсыпках зепа!
— Геть! А ну улепетывай отседова, сопля! Пасть с мылом мамка дома пусть тебе помоет!
— Дядь, а дядь, у тебя тетя-то есть или тебе и лосадь — тетя? — мальчишка выплюнул самокрутку, норовя попасть в кого-нибудь из патрульных, и соскользнул с конька прямо во двор. Громыхнуло жестяным листом, скрипнуло несмазанными петлями калитки и где-то уже на параллельной Гагаринской засвистело, заулюлюкало, завопило во всю мощь «у кооски четыле ноги»…
— Была б та мамка. Бедолага… Кому он нужный-то? Сгниет от тифа или чахотки или в яме асфальтовой насмерть замерзнет, а коли сам не помрет — пером подцепят где-нибудь или в башку пульнут ненароком. Эээх… Табачку бы, — остановился косолапый, чтобы дать отдых больной ноге. Машинально пошарил в кармане бушлата, наткнулся на прореху, сунул ладонь за подкладку, наскреб скудную щепотку сухарных крошек и липкой махры — ни покурить тебе, ни пожевать. В сердцах швырнул крохи на снег. И тушуясь, выхватил из сугроба еще тлеющий окурок.
— Как кому? Советской власти нужный! Товарищ Дзержинский лично вопросом этим занимается. Год-другой и ни одного сироты не останется. Жить будут в царских хоромах и золочеными половниками щи хлебать. Налопаются, отогреются, а там, глядишь, грамоте всякой обучатся. Счастливыми людьми вырастут! Большими! Не то, что мы с тобой, — командир сделал вид, что не заметил окурка. А, может, и вправду не заметил — думал ведь совсем о другом.
— Дай то бог, дай то бог… — косолапый лихорадочно затягивался, обжигая губы.
— А бог тут к чему? Кто такой этот твой бог-то? Вот нет… Ты скажи мне, Шульга, зачем бога приплел, а? Ты же Красной Армии боец, пролетарий…
Буденовец отчего-то страшно обиделся и до самого поворота на Староконюшенный не умолкал, поясняя «несознательному» своему товарищу, как он не прав, привлекая к обсуждению будущего какого-то буржуйского бога. Отголоски его густого баса еще довольно долго раздавались над Сивцевым Вражеком, пугая стайку отчаянных городских снегирей.
Хотя, возможно, эхо было ни при чем. И снегири никак не решались опуститься на землю к вожделенным сухарным крошкам из-за того, что белая в рыжих пятнах кошка давно уже наблюдала за происходящим, болтаясь на фонарном столбе, точно над типографским серым листком Реввоекнома и нацарапанным на тетрадном обрывке объявлением: «Готовлю по-английски во все классы трудовой школы. Продаю почти новые стулья работы Гамбса. Двенадцать штук. Бывший доходный дом Шаблыкиной. Обратиться в квартиру номер 13, спросить Сусанну Борщ».
Стоило голосам вохровцев затихнуть, как кошка сползла по столбу чуть ниже, замерла, уставившись желтым немигающим взглядом в размытые каракули, а потом тщательно сцарапала листок со столба. Со стороны могло показаться, что сначала кошка прочла объявление, а затем подумала и решила его уничтожить. Но ведь быть такого не может! Не может такого быть!
* * *
— …Борщ! Борррщ! Борщщ. Борщ ведь то же самое, что щи? Национальное русское блюдо, похожее на уже один раз съеденный кочан капусты? Боррщ? Я правильно произношу?
Звук «щ» Артуру никак не давался. «…Борщщщ…» — повторил он несколько раз, но Даша продолжала молчать, тем самым давая Артуру понять, что он напрочь лишен языкового чутья, музыкального слуха, чувства юмора и вообще ему бы лучше помолчать.
— Абсолютно безнадежен? Борщщщ… Ну? — повторил Артур с деланной шутливостью. — По крайней мере, читаю я уже неплохо… Даша, вы не знаете который час. Свои часы я оставил в Севастополе. А из объявления следует, что нас ждут на явочной квартире в полдень. Хотелось бы не пропустить этот самый полдень, но и преждевременно являться не нужно.
