посылают в командировку. Если он успешно пройдет испытания, то сумеет зацепиться за Москву. К Ольге он испытывал противоречивые чувства. На первых порах думал о ней как о части разработанного Брауном плана. Но чувства, которые он неожиданно стал питать к ней, выходили за рамки плана. Чувства эти вызывали даже тревогу. Ее простота, непосредственность, доверие, с которым она относилась к нему, вызывали в нем желание ответить тем же. Такого раньше с ним не случалось. И против этого предостерегал Браун: «Только смотрите не влюбитесь. Среди ваших соплеменниц есть хорошенькие. К тому же наша работа требует ничем не связывать себя с женщиной, кроме денег. Тогда вы свободны. Я жил и живу по этому принципу. И, как видите, цел». Раньше и у него, Вольфа, чаще всего были случайные подруги, от встречи с которыми ничего не оставалось ни в сердце, ни в голове. И он не искал повторных встреч. А тут…
4
Приднепровск немало поразил Юрьева, он знал, что это один из крупнейших городов Украины, население которого быстро растет и уже приближается к миллиону. Город оказался чистым и благоустроенным, с мощным портом и красивым речным вокзалом, где Павел быстро и вкусно позавтракал. Чтобы освоиться с обстановкой, с южным мягким говором, он прошелся по центральной улице к Днепру, на берегах которого раскинулись великолепные пляжи. На них, несмотря на конец лета, было много купающихся. День выдался солнечный, и зелень казалась молодой, свежей, хотя кое-где появлялись желтые листочки.
Юрьеву нужен был не центр, а окраина. Взял такси и назвал нужную улицу. Долго в потоке транспорта двигались мимо высоких современных зданий. Наконец, машина вышла на шоссе, которое стрелой пронизало зеленый пригород. По шоссе шли автобусы.
— Вот ваша улица, — сказал шофер. — Свернуть?
— Да нет, прогуляюсь, — ответил Павел.
Он долго шел по зеленой улице. На проезжей ее части лежала серая лента асфальта, а за канавками тротуарчики — двум не разойтись — из бетонной плитки. Район этот был старым, куда индустриальное строительство добраться не успело. Дома за забором акаций и фруктовых деревьев не иначе как были собственные, тщательно и любовно выбеленные, чистенькие, за изгородями виднелись ухоженные цветники и выметенные дорожки.
По номерам Павел точно отсчитал, где должен находиться дом Яценко. Метрах в трехстах от него увидел машину «скорой помощи». Рядом стояло несколько встревоженных людей. Замедлил шаг. Через калитку два санитара с трудом протащили носилки, на которых лежала закрытая простыней бледная молодая женщина.
«Что-то тут не в порядке», — подумал Павел и, решив подождать вечера, прошел мимо.
Только около девяти часов вечера Павел решился, наконец, вернуться к дому Яценко. Калитка была не заперта. Прошел в садик, постучал в окно у крыльца. Из окна высунулась физиономия встревоженного человека лет пятидесяти пяти — шестидесяти.
— Чего вам, товарищ? — Человек не мигая смотрел на него карими глазами, спрятанными под мохнатым козырьком сросшихся на переносице бровей.
— Мне бы Семена Тимофеевича!
— Я Семен Тимофеевич. В чем дело?
— Простите, у вас Иван Константинович Волков не квартирует? — произнес Павел условную фразу, названную отцом.
Человек ответил не сразу, долго разглядывал пришельца. В глазах его можно было прочесть мучительное напряжение мысли, тревогу, сомнение. Потом выдавил:
— Как же, жил, но уже год как съехал.
Отзыв на пароль совпадал. У Павла словно гора с плеч свалилась. Шутка ли сказать, пароль обговаривался, когда его самого не было еще на свете.
— Здравствуйте, Семен Тимофеевич, — тихо проговорил Павел.
Яценко кивнул. Потом, словно стряхнув оцепенение, сказал торопливо:
— Да вы проходите, проходите в дом. Не заперто.
Настоящий разговор начался не сразу. Павел сказал как бы между прочим, что приходил уже до обеда и видел санитарную машину у калитки.
— Кого увезли? Дочь?
— Дочь? С чего вы взяли, мой друг! У меня никого из родных, увы, нет. Это приятельница. Близкая приятельница. У нее самый банальный аппендицит. Мои коллеги — а я по профессии врач — уже прооперировали ее, и сейчас все благополучно. Самое пренеприятное для меня то, что я, в общем-то опытный терапевт, поставил неправильный диагноз, затянул решение. Конфуз! Не дай бог узнают мои приватные пациенты.
— С кем не случается, — ободрил его Павел.
— И то верно. Простите великодушно, как вас звать-то, как величать, голубчик? Уж больно много знакомого в чертах вашего лица. Уж не родня ли вы моему доброму другу. Может, отпрыск?
— Неужели похож?
— Есть в вас что-то от молодого Ивана Константиновича.
— Отец велел вас расцеловать. Просил принять меня и помочь. Это его напутствие. А звать меня можно просто Павлом.
— Господи, Павлик, дорогой. Все, что скажешь, сделаю с огромным удовольствием, — Яценко поднялся со стула и стиснул гостя в крепких объятиях.
— У меня не только привет, но и подарок от отца есть, — проговорил Павел, доставая из портфеля продолговатый футляр: — «Омега».
Яценко вынул золотые часы на широком золотом браслете и с нескрываемым восторгом стал их разглядывать, на обратной стороне нашел гравировку: «Другу в память о былом. И. К.». Вытер рукой повлажневшие глаза.
— Ну что же я, старый, расчувствовался? Давно с поезда-то? — и не слушая ответа: — Ты не смотри, Павлуша, что с виду мое палаццо, — он широко улыбнулся, обнажив два ряда слишком белых и ровных для того, чтобы быть настоящими, зубов, — не из мрамора. И в саду нет бассейна. Но все как в цивилизованном обществе. Есть приличная ванная комната с газовой колонкой. Есть в доме и телефон. Может, с дорожки примешь душик освежающий, а я тем временем нам ужин сооружу.
Павел возражать не стал. Принял душ, надел свежую, несколько великоватую для него хозяйскую пижаму и вышел к уже накрытому столу.
Семен Тимофеевич постарался на славу. Мелкие в пупырышках соленые огурчики рядом с красными ядреными, один в один, помидорами. Мелко шинкованная капуста. Нарезанное тоненькими ломтиками бело-розовое сало. Баночка шпрот, холодный цыпленок. На середине стола стояла запотевшая бутылка петровской водки.
Остаток вечера и добрая часть ночи прошли в рассказах и расспросах. Наконец, вдоволь удовлетворив любопытство, Семен Тимофеевич встал. Прошелся по комнате, остановился перед гостем и с каким-то надрывом в голосе произнес:
— Ты даже не представляешь себе, Павел, как я тебе рад. Такая мука многие годы быть одному. Совсем одному.
— Почему же одному, Семен Тимофеевич? А эта ваша… — Павел на мгновение замялся.
— Лиза? — пришел на помощь Яценко. — Так это… Это для плоти… А я говорю об одиночестве души. Чужой я здесь, Паша, чужой. Тяжело. Ты вот появился, и полегчало даже. Ну да хватит сантиментов. Давай о деле. Я понимаю, что не туристом сюда приехал. Надолго в
