Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
и миссия Шварценберга в Санкт-Петербурге была расценена как успех. Однако на Берлин позиция Александра произвела обратное впечатление. Незадолго до переговоров со Шварценбергом царь в том же духе давал заверения Фридриху Вильгельму, который воспринял их как серьезное предупреждение. Возвратившись в Кенигсберг, прусский король объявил свое решение. «Без поддержки России я не могу участвовать в войне», – заявил он обескураженному Вессенбергу, который теперь полагал, что только прямое обращение к народу спасет положение.
Несмотря на просчеты в своих планах, Штадион, уверенный в том, что лучшего времени не будет, решил не отказываться от войны и вести ее по собственному сценарию. Массовая армия, полная энергии и уверенности в справедливости своего дела, казалась прекрасной компенсацией отсутствия союзников. Она была поставлена во главу угла политики, она должна была или начать в ближайшее время войну, или подвергнуться роспуску из-за недостатка денег. Смелость и решительность в политике Штадиона граничили теперь с упрямством и фанатизмом. Так, он оставил без внимания предложение царя заключить соглашение о гарантиях, не придал значения и прозрачному намеку, что Россия могла бы оставаться совершенно нейтральной, если бы Австрия воздержалась от агрессии, – он даже не озаботился поисками предлога для войны. Когда австрийские войска форсировали 10 апреля Инн, ничего оригинального в оправдание войны уже нельзя было сказать. Манифест Карла, написанный Фридрихом Штадионом, не содержал каких-либо конкретных обвинений в адрес Франции. Он провозглашал только, что «мы сражаемся за укрепление независимости австрийской монархии, за восстановление независимости и национального достоинства Германии». Аналогичным образом более обстоятельное заявление, написанное Генцем и опубликованное через две недели, хотя и было блестяще аргументировано, но скорее представляло собой перечень давних обид в отношении Наполеона, чем убедительное доказательство враждебных намерений со стороны Франции.
Два возражения были выдвинуты против опрометчивой ставки на войну, но ни одно из них не прозвучало из уст Меттерниха. Одним из возражавших был эрцгерцог Карл, который сомневался в успехе мятежей, в том, что Россия заслуживает доверия, что Пруссия изменит свой политический курс, а также в том, что можно добиться победы, если она этого не сделает. Другое возражение исходило от Генца. В длинном меморандуме, составленном осенью 1808 года, он возражал против любой попытки возродить старый рейх. («Задумайтесь над вопросом: что должны делать в нынешних обстоятельствах Габсбурги, чтобы освободить Германию от иноземной власти?») Вместо этого, полагал он, следует убедить князей, что Австрия не намерена ни восстанавливать рейх, ни производить какие-либо изменения в сложившемся в Германии статус-кво. То, что Генц предлагал, не было просто пропагандой. Будучи на австрийской службе, он, чуть ли не единственный, вполне ответственно планировал послевоенное устройство Германии. Генц включил в свой меморандум проект конституции Германии, предусматривавший оборонительный союз суверенных государств, которые объединились бы на равноправной основе и действовали бы на основе решений большинства.
Документ получил заслуженную известность как предтеча Акта о Германском союзе 1815 года и, возможно, как стимул поведения Меттерниха во время войны 1813 года. Его же первоначальное значение – как руководства для австрийской стратегии в 1809 году – осталось незамеченным. В документе был опущен ненавистный устав Рейнского союза, регулировавший права аннексированных государств. Его место заняла четкая гарантия невмешательства во внутренние дела членов союза. В отличие от Бонапарта, который был протектором Рейнского союза, Австрии в новом союзе отводилась роль его участницы и партнерши, «первой среди равных». В то время как армии союза воевали в Испании и вооружались в Германии, Австрия гарантировала в пунктах о принятии решений большинством и о нераспространении юрисдикции союза на территории своих членов, выходящих за пределы объединения, что она не станет вовлекать своих партнеров в чуждые им войны. Короче говоря, во всех вопросах, кроме обороны, Австрия действовала бы в строгом соответствии с уважением принципов нейтралитета третьей Германии и невмешательства в ее внутренние дела. Неизвестно, стремился ли Генц в обхаживании германских государств целенаправленно переиграть Александра, равно как и Наполеона. Важно, однако, что этот ранний призыв к мягкому обращению с германскими государствами сопровождался крайней осторожностью в отношении восточной державы. «Бездействие России, – увещевал Генц, – не просто безразлично, но желательно для нас. Прямая помощь от этой державы нанесла бы ущерб доверию, которое Австрия стремится завоевать в Германии больше всего… она открыла бы путь опасным претензиям». Таким образом, Генц соглашался с Меттернихом, но не с Карлом, во мнении, что Россия в данный момент не представляла большой опасности.
Интересно то, что Генц, выходец из Пруссии, не был аннексированным аристократом. В противовес его здравомыслию рейхсграф Клеменс Меттерних срывался на крик в призывах к войне, поскольку он воспринял всерьез совет Талейрана, данный Австрии, – напасть на Францию раньше, чем завершится война в Испании. Какой бы довод ни использовала слабая Австрия для оправдания дружественных отношений с всемогущей Францией, сильная Австрия не могла выносить угрозу Бонапарта династии Габсбургов. Если бы австрийская монархия снова проиграла, Богемия превратилась бы в «государство-данника – как Бавария», Австрия получила бы в губернаторы французского маршала, а Венгрия, возможно, не сохранилась бы «объединенной, как отдельное государственное образование». Но Австрия не должна была проиграть. По сравнению с 1805 годом Франция выглядела слабее в моральном и финансовом отношении, Австрия же гораздо сильнее. Вместо следования «советам кабинета (то есть России), который доказал, что не способен управлять, мы теперь вправе думать сами». Не на слабых армиях, а на слабом руководстве лежала вина за прежние поражения. Теперь мы стоим перед «необходимостью вести войну и диктовать мир, как он (противник) это делает». Поэтому «давайте сражаться с врагом его же оружием, давайте отправим в этой игре шары на его половину». Предпринимая наступление до первого пушечного выстрела противника, не связывая свои цели локальными успехами, «давайте извлечем выгоду из нашей силы и не будем забывать о том, что 1809 год – последний год старой и первый год новой эры».
Эти слова звучат весьма воинственно. Даже если принять во внимание, что они произносились в пропагандистских целях, ибо Меттерних понимал значение пропаганды, что они произносились потому, что Штадион ожидал от его депеш пристрастия, нет оснований сомневаться в искренности Меттерниха. Своей убежденностью в том, что прошлые поражения обусловила ошибочная стратегия и что правильные методы ведения войны – методы самого Наполеона – обеспечат победу, он разделял взгляды братьев Штадион, эрцгерцога Йохана, Гнайзенау, Шорнхорстов и Бойенсов в Пруссии и прежде всего Штейна. Разделял ли он также их взгляды на германскую проблему? Это вопрос чрезвычайной важности, поскольку от ответа на него зависело отношение Меттерниха к героям войны за освобождение через четыре года. К сожалению, на
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
