же оно дано, живём же как-то.
На заре сияния своего общалась Докотра и с нами — смердными. Однажды сидючи в кафе случайном, обнаружила она али трубу потолок придержащую, али шест для танцев специальных, история про то умалчивает. Вот Докотра на этот предмет сощурилась, и под сугревом огненным пошла его использовать. Под весом для гурий нестандартным шест прогнулся зело и хрустом отозвался. У зрительствующих за столом под навесом тем сидючих от перспектив открывшихся волосы-то и приподнялись, в глазах зашорилось, но оставила Докотра одумавшись шест сей и присела дальше застольничать. Выдохнули присутствующие лицами зело бледными.
И по неизвестной причине мальчики подвозить её домой шибко боялись, хоть трусость подобная не украшает мужей службовых. Но однажды она и нам — жить не умеющим из сострадания видимого указала маякнув на крайне малорослого сотрудника руководящего: "Девочки, обратите внимание — очень ниччё так". Но уж мы пожалели возраст его предпенсийнный, и не стали к нему в очередь жаждущую. При своих козырях оставшися, но прониклись зело великим уважением за солидную — Докотрину рекомендацию, хоть и без подробностей озвученную. Кто б знал-то иначе о талантах его великих, под мундиром непроглядным полковничьим.
И ещё запомнился случай особенный, как в утренний час, февраля двадцать третьего, руководитель роста приличного, но в остальном бесталанный видимо, водил Докотру Горячеву по кабинетам гаишным за надобностью историей утраченной. Утро было морозное, хлопцы к столам пригнувшись, трезвы аки стёклышки, бумажками шуршали.
И что-то ж дёрнуло охфицера сопровождающего: "Мы только языком и можем" сказать Докотре трудолюбивой… И про что то было ужо и не упомнится. Но оживилась Докотра жизнелюбивая на слова энти зело её заинтересовавшие. А ответ ёйный: "А нам и языком хорошо пойдёт!" заставил сидючих крепче к бумажкам придвинуться, дабы не быть лишний раз заметными.
Ну и в довершение вспомним об уважении глубоком от Докотры к руководству учреждений проверяемых, вела она таблицу непрестанно дней рождения лиц сановных, чтоб не осоромиться и личным присутствием всех поздравлять.
И однажды занесло меня с открыткой исписанной на огонёк праздничный, а там Докотра одетою в свитер пышный махеровый цвету болотного с песнями и танцами часов пять уже поздравляла. И следами болотного махера энтого многие зело были помечены, а особливо вытаскан "Мы только языком и можем", так ему и надо. И страдал он шибко, не знаючи: "Как я в виде таком домой жене покажусь?!" То есть заподозрить его в чём плохом всё равно возможность у жены не минула. И грустил ещё один — именинник с видом пришибленным, ему якобы удумалось: "Испаганила Доктора ужасная день рождения мне!"
Посмотрев на жаркое сиё празднество в помещении службовом, да в день будничный, отметилась фразой я: "Весь вечер на манеже!" Но остановила Докотра строго взгляд на мне — несчастной и сказала твёрдо: "Я не клоун!". И удалилась я быстро, дабы не потревожить действо сие сколь радостное, столь и бесконечное.
*********
Вот такой наклёп на душу чистую, к мукам приготовившуюся услышать довелось людям не посвящённым.
Потащили несчастную Докотру в темницу лютую. Но есть на свете голуби мира и совы премудрые, и не оставили Духи светлые подругу свою бескорыстную. Ибо когда пала Докотра полубесчувственная на землю твёрдую, то спугались идолы поганые личной своей ответственности за чернуху заказанную против личности столь в округе видной, и вызвали помощь скорую, да медицинскую. Так Докотра до подвала поганого и не доехала, оказавшись в палате светлой, среди людей ласковых, да заботливых.
Но тогда злыдни лютые стали стеречь выхода её из учреждения медицинского, дабы ухватить за телеса её и таки сотворить зло задуманное.
Так оставим мы её в положении энтом, а перенесёмся рассказом своим в другие палаты, тоже каменные.
А что дальше с Докторой приключилось — про то отдельный Сказ в своё время будет.
********
История четвертая.
== Сказ о Доме гаишном, дороги стерегущем и князя тутомовского — Шурая ==
А Княжил в Доме сынов отваги том, и отцом им во всём был сын Фирса, князь Шурай. Росту он был великого, ума глубокого и проницательного, а нраву дюже до своих заботливого. И был сей муж сановный хозяйственности необъятной, и от природы к строительству склонный. Так положил он целью себе Дом прекрасный для Службы гаишной возвести, да и не токма Дом, а подворье цельное, чтоб там служивые и с гаражами, и со стадионом, и со станциями диагностики многоразными разместились так, яко в других губерниях и помыслить не могли бы.
Возведено ужо было на краю города на пустыре великом зданий несколько предтечей его, тоже князем видным и строительно — хозяйственном. Не на пустое место пришёл Шурай княжить, подвиг свой служить, было с кого и пример брать. Но злыдни поганые из града Белого — столицы Глобуса не соглашали в Тутомове хорошему быть, зажимали дозволы свои бесценные на стройку сию великую. Ан пошёл Шурай против зла сього канцелярского битыся. И вот что придумалось ему — строили всё без узгоды Белокаменной, на деньги в долги взятые под честны слова из знатных уст: "Всё равно порешаю" Шураяем в залог положенные.
Строитель же, в миру звавшийся Васька- подрядчик переживал люто за долги энти, бо он и сам для стройки той долгов набрался, и чтоб Шурай от слов своих отойти не мог — диктофон клятый пронёс в здание священное Дома гаишного и срам имел беседы записывать.
А про что ж велись беседы те значимыя? Поначалу как князь Шурай по телефону с градом Белокаменным балакал, и начальство отказ ему полный вчинило в дозволе своём. Тут как раз Васька — подрядчик присутствовал наблюдавши и ужаснувшись воскликнул: "А шо ж мы делать будем-то?" Бо он экскаваторы под окно подогнал в момент энтот же. И ответил ему Шурай, строго в очи несмышлёныша глядучи: "Что делать? Что делать? Иди, Вася, фундамент рой, без тебя разберёмся".
Так чрез минуту опосля из самой Белокаменной запрета категорического, пошёл Вася для здания роты град стерегушей и тира с силуэтами беглыми выгрызать фундамент в земле тутомовский.
Но не знал по началу Шурай — князь про записи те позорные — диктофонные, а как Васька- подрядчик невольно сам раскрыл такое — як для доказу, шо сроки расплат Шураевым словом встановленные — все дюже просрочены, а процент-то хоть в петлю лезай долговый капает.
Но люто князь возмутился поступку странному, в кругах осуждаемому, и велел Ваську
