главным образом в том, чтобы создавать на сцене внутреннюю жизнь изображаемого лица и всей пьесы, приспособляя к этой чужой жизни свои собственные человеческие чувства, отдавая ей все органические элементы собственной души», — писал Станиславский[157].
Похоже на крайнее проявление эмпатии, и последователи системы Станиславского идут на все, чтобы примерить на себя жизнь персонажа. Эдриан Броди в фильме «Пианист» играл Владислава Шпильмана, музыканта и композитора, который несколько лет прятался в Варшавском гетто во время холокоста. Пережить голод и одиночество ему помогло искусство. Чтобы войти в роль, Броди разорвал все отношения, отключил телефоны и уехал в Европу. Он изолировал себя на несколько месяцев, ежедневно часами играл на пианино, почти ничего не ел и похудел на сорок фунтов. Как он сам сказал, это была попытка «прочувствовать одиночество и утрату».
На волнах воображения актеры многократно проникают в чужое сознание. Упражняясь в этом, они, по идее, развивают эмпатию. Так ли это?
Талия Голдштейн родилась, кажется, именно для того, чтобы ответить на этот вопрос. В пять лет она поставила спектакль по детской песенке «Бе-бе, черная овца» с участием двухлетней сестры. Они выступали для родителей, бабушек и дедушек, и младшая попросилась в туалет. Талия разрешила, но до возвращения сестры стояла, замерев, и дальше они продолжили с того же места.
В старших классах Голдштейн знала о театре все. Родители «настоятельно предложили» не ограничиваться только изучением театра, поэтому она выбрала еще психологию. После окончания колледжа она работала в Нью-Йорке официанткой, няней и администратором фитнес-клуба, параллельно посещая все возможные прослушивания. Ее взяли в несколько интересных постановок — она играла Бекки Тэтчер на национальных гастролях «Приключений Тома Сойера». Но большинство ролей были проходными. Несколько месяцев Голдштейн работала в провинциальной Пенсильвании в «обеденном театре»[158], но чувствовала себя там одиноко и не на своем месте. Пробы ее тоже порядком вымотали. «Когда тебе двадцать три, ты женщина и пробуешься в музыкальную постановку, на тебя все смотрят как на дурочку. Надо выглядеть милашкой с большими глазами, но это ладно, главное чтобы что-то вышло».
Но ничего не получалось. Когда ей в очередной раз не досталась желанная роль, она целый день прорыдала, лежа в кровати, и решила, что пора что-то менять. Она вернулась к психологии, но не хотела окончательно расставаться с искусством. «Я пошла бы в любую аспирантуру, где мне дали бы изучать творчество, искусство или фантазию». В итоге она выбрала лабораторию детского развития. В то время в исследовательской сфере животрепещущей была тема «когнитивной эмпатии» у детей — по сути, их умения понимать чужие мысли. В два года дети не обращают внимания на то, как окружающие воспринимают мир, это начинает интересовать их к четырем годам. Когда же дети учатся понимать мысли окружающих и почему одни умеют это лучше, чем другие?
Голдштейн увидела эти вопросы со своей позиции. «Понимание чужих убеждений, желаний и эмоций — это похоже на актерскую игру». Она разглядела шанс объединить свои интересы и решила посвятить первую курсовую работу исследованиям, сочетающим когнитивную эмпатию с театром[159]. Такого еще никто не делал. Голдштейн поняла, что это непаханое поле.
Кое-где встречались указания на то, что театр способствует взаимопониманию. В одном исследовании психологи оценивали пристрастия к фантазиям у четырехлетних детей. Был ли у них воображаемый друг? Как часто они притворялись животным, самолетом или другим человеком? Затем детей тестировали. В одном тесте ребенок открывает коробку с карандашами и находит там игрушечную лошадку. Затем ребенка спрашивают, что, по его мнению, другой ребенок ожидал бы увидеть в коробке до того, как открыл ее.
Тест пройден, если ребенок понимает: хотя ему известно, что находится в коробке, другой может этого не знать. Дети с активным воображением обогнали в результатах остальных[160].
Раз театр развивает у детей воображение, Голдштейн заключила, что он улучшит и когнитивную эмпатию. При участии местной школы искусств она сравнивала учащихся с отделения драмы и отделений музыки и визуальных искусств. Обе группы проходили два теста на эмпатию: определяли эмоции по глазам на фотографии и по поведению людей в фильме. Актеры в обоих случаях отличились. Как написала Голдштейн, «актеры многократно перевоплощаются в других людей, поэтому лучше всех читают мысли»[161].
Из одного только этого исследования нельзя делать вывод, что актерская игра делает человека эмпатичнее. Возможно, театр как раз привлекает детей с повышенной эмпатией, то есть они изначально лучше понимают окружающих. Голдштейн работала с талантливыми актерами, непринужденно входившими в роль. Она сомневалась, что такой уровень достигается обучением, но считала, что оно в любом случае не помешает. «Если я научу играть в теннис какую-нибудь Сару Уильямс, до Винус и Серены ей будет далеко. Но она будет играть лучше, чем раньше». Пусть драме учатся изначально одаренные эмпатией дети, но в ходе обучения она дополнительно развивается[162].
Голдштейн придумала второе, более точное исследование. Она измеряла эмпатию студентов визуальных искусств и драмы дважды: до и после года обучения. У актеров действительно эмпатия была выше изначально, но по прошествии года еще выросла, тогда как у студентов другого отделения этого не произошло.
Первые работы Голдштейн опубликованы почти десять лет назад, и с тех пор она и многие другие продвинулись гораздо дальше. В новых исследованиях случайным образом распределяют одних участников в актерские классы, а других на «плацебо» — курсы, например, по тимбилдингу.
Открытия пока только предварительные, но весьма многообещающие. Медики-резиденты после обучения драматическому искусству более сочувственно общаются с пациентами. Дети с аутизмом после двухнедельной театральной программы проходят тесты на эмпатию с повышенным результатом, и родные подтверждают, что с ними проще взаимодействовать[163].
Как мы уже знаем, эмпатия представляет собой перетягивание каната психологическими силами. Актерская игра смещает баланс этих сил. Во-первых, эмпатия видится желанным качеством. Способность меняться — это ходовая валюта в театре; актеры, умеющие точно передать мысли и чувства своих персонажей, преуспевают в ремесле. Кроме того, актерская игра сокращает издержки от проявления эмпатии, поскольку в спектакле все происходит не по-настоящему. Элла плакала, играя Белль, Орри прониклась удивлением и растерянностью Алисы в незнакомой стране. Но их путешествие в воображаемую жизнь было кратким и добровольным. Через два часа они вернулись к реальности — вероятно, понимая ее чуть лучше, чем раньше.
Даже более скромные формы полета сознания развивают эмпатию. Чтобы сыграть Алису, нужны труппа, сцена и нечастая склонность выступать на публике. Большинство людей предпочтет уютно устроиться на диване и почитать про Алису. Уже более десяти лет психолог Рэймонд Мар изучает эффект от чтения
