и то относились куда лучше.
— Мне было настоятельно рекомендовано, сразу после подачи ходатайства об аудиенции у Его Императорского высочества, Регента Александра, искать встречи с вами, ваше высокопревосходительство, — легко перешел на язык недавнего врага барон. Не устаю поражаться этим, общеевропейским дворянским космополитизмом. При всей нелюбви немцев к Франции и всему французскому, акцента в речи фон Радовица мой чуткий слух так и не смог различить.
— И чем же вызвана этакая избирательность визитов? — усмехнулся я. Пусть это было и не особенно любезно, но ведь это он, посланник Берлина, напрашивался ко мне в гости, а не наоборот. Кроме того, пока усатый, чем-то напоминавший канонического, из Советских мультфильмов, барона Мюнхаузена, посол подбирал правильные слова для ответа, я напрягал мозг в попытке вычислить, чем мне может грозить это, навязчивое внимание Германского МИДа. И как с этим связаны доставленные мне всего несколько часов назад пачки документов.
— В Рейхе вас ценят, господин Лерхе, — снова немецкий. Причем ту его версию, которая к хохдойче имеет весьма опосредованное отношение. Резкий, грубый и каркающий прусский вариант. — Канцлер не один раз высказывался в том роде, что только с вашим появлением, с приходом настоящего немца в ближайшее окружение царя Николая, у нашего восточного соседа наметилось какое-то стремление к порядку.
— Осторожнее, сударь, — я снова сменил язык общения. Теперь на русский. После столь провокационного заявления дипломата, по умолчанию никогда не делающего и не говорящего чего-либо, что не пошло бы на пользу его стране, я хотел, чтоб мой ответ дошел до как можно большего количества навострившихся вокруг ушей. — Я всегда был и остаюсь верным слугой моего Государя и патриотом России. А вот ваше пренебрежительное отношение может вызвать неудовольствие нового правителя. Его императорское высочество отдает предпочтение всему русскому…
— О! — обрадовался посол. — Право не стоит беспокоиться, ваше высокопревосходительство. Столицы наших государств связывают тысячи нитей. Вмешательство столь незначительной фигуры, как я не способно оказать на эти связи хоть сколько-нибудь значимого влияния. Ныне же я всего лишь являюсь голосом моего императора…
— Это так, — признал я. После воцарения Николая, в какой-то степени под влиянием ненавидевшей пруссаков Дагмар, отношения между новой Германией и Россией слегка остыли, но все еще были далеки от холодных. — Тем не менее, известия из Петербурга видимо доходят до Берлина с некоторым опозданием. Иначе вам, сударь, было бы известно, что мое влияние на нынешних правителей империи весьма и весьма иллюзорно.
Наряженный пышно, в бархат с золотом, и от этого кажущийся нелепым, мальчуган встряхнул золоченым колокольчиком, призывая публику занимать места в амфитеатре цирка. И навязчивый посланник Бисмарка поспешил завершить разговор в нужном ему ключе:
— Прошу простить меня, сударыня, — поклонился барон Наденьке. — Я украл внимание вашего кавалера. Однако не побоюсь показаться нескромным — надеюсь все-таки переубедить его высокопревосходительство во время совместного ужина. Не стеснит ли вас мое присутствие… скажем, завтрашним вечером?
Господи, как с ними трудно-то! Не сегодня, не третьего дня, а именно завтра! Могло оказаться, что и фон Радовиц поставлен в жесткие временные рамки. Что за кратковременное свое пребывание в столице России должен успеть сделать массу вещей. Но было у меня подозрение, что все куда проще и сложнее одновременно. В наличии у нового Германского Рейха достаточно развитой разведслужбы я нисколько не сомневался. Больше того — знал наверняка. И о том, что в Санкт-Петербурге достаточно много агентов, скрытно ли, или совершенно открыто следящих за виднейшими вельможами — тоже. А это значило, что до того момента, как посланник Берлина завтра вечером прикажет закладывать экипаж, к нему на стол ляжет донесение о том, куда именно ездил прикидывающийся отставленным от политики Лерхе.
А ведь ехать было необходимо. Причем на Дворцовую набережную, к князю Владимиру. Потому как, отправитель второй половины доставленных мне документов, исправляющий должность товарища министра Иностранных дел, старший советник, барон Александр Генрихович Жомени, был прекрасно осведомлен о моем отношении к новостям из-за границ Державы. И без «подсказки» великого князя, делиться с опальным чиновником совершенно секретными сведениями бы не стал.
И тем памятным вечером, открывая скоросшиватель с тщательно подобранными сведениями, я должен был ответить самому себе на два вопроса. Во-первых, о чем именно станет говорить со мной непрошенный гость, барон фон Радовиц. И, во-вторых, а, пожалуй, что и в главных: что именно хотел от меня единственный из «великолепной семерки» — регента и шести членов регентского совета — человек, обладающий реальной властью в стране. Должен ли я был стать очередной пешкой в его невероятно коварных, продуманных на много ходов вперед, политических игр? Или включая меня во внешнеполитические проблемы, Владимир пытался таким образом оказать содействие по возвращению нужного стране чиновника в строй? И если так, то рассчитывает ли младший брат Александра использовать мое влияние среди промышленников и в административном аппарате империи для увеличения собственного «веса» среди других «советников»?
Итак, все присланные мне бумаги можно было условно поделить на две части. Одна из них содержала сведения о военном потенциале Высокой Порты и положении покоренных ею славянских народов на Балканах. Кратенькая справка о личности черногорского князя Николы Первого Негоша, оказывающего покровительство лидерам тайно готовящегося восстания. Донесение русского посланника в Черногории с анализом потенциальной численности повстанцев, и потребностями их в оружии. Список турецких крепостей и укреплений, с указанием численности гарнизонов и наличием мобильной артиллерии. И, что самое удивительное, рапорт Ташкентского льва, генерала Черняева, с планом боевых действий, путями доставки оружия и добровольцев из России, и, излишне оптимистичный, на мой взгляд, прогноз развития событий.
Несколько справок из Будапешта и Вены, в которых тамошние, безымянные, едрешкин корень, резиденты СИБ, отчитывались о настроениях, касающихся Балканской темы. Но эти бумаги я просмотрел по диагонали. С тех пор, как сапоги пруссаков прошли маршем по главным улицам австрийской столицы, о мире и спокойствии в бывшей прежде относительно монолитной империи могли только мечтать. Одно восстание следовало за другим. Заговор за заговором. Венгрия, выторговав очередное послабление в качестве автономии, то признавала главенство Вены, то вновь отказывалось подчиняться. Да еще 10 октября 1871 года ландтаг Королевства Богемия принял резолюцию, требовавшую предоставления Чехии равного с Венгрией и Австрией статуса. Но попытки урегулировать в 1871 г. чешский вопрос, предоставив чешским землям большие права, были блокированы непримиримой позицией австрийских немцев. Что, естественно, пришлось не по нраву немцам богемским. Так что при всем желании австрийского императора поучаствовать в разделе турецкой доли Балкан, сделать это реально он бы не смог. Просто не рискнул бы вывести армию из мятежных провинций. Хотя, к слову сказать, маленькая победоносная
