Фафнир Ранн...
Меч поднялся, встречая Сигизмунда.
— Какое имя ты несёшь?
— Сигизмунд, — ответил он. — Я несу своё имя и имя нашего брата Иска, павшего в битве.
Храмовник не сводил с него взгляда и меча, затем поднял клинок.
— Проходи, Сигизмунд.
Он переступил порог. Внутри было темно. Только свет факелов в коридоре за дверью рассеивал мрак, вырисовывая колонны и высокий потолок, отмечая имена, которые уже начали проступать на каменных гранях стен. Помещение оказалось меньше, чем ожидал Сигизмунд, лишь немного шире, чем одна из боевых клеток для тренировок с оружием.
В центре пола возвышался каменный постамент. На нём стояла широкая медная чаша. На секунду он задумался о её назначении. Ему ничего не сказали о том, что произойдёт в Храме, только то, что он принесёт клятву пред взорами Храмовников и своих братьев. Всё остальное принадлежало неизвестному, тайне, которую можно было раскрыть, только пережив её. Другие приносящие клятву уже заняли места по кругу зала, и он встал на оставшееся место.
— Что такое война?
Голос был тихим, но раскатился в темноте. Сигизмунд почувствовал, как по спине поползли мурашки. Дыхание в груди замерло. Там, в темноте, на краю кольца, кто-то был. Внезапное присутствие, которое показалось, когда переместилось в тусклый свет. Сигизмунд почувствовал, как по нервам пробежала молния.
В кольцо шагнула высокая фигура, края доспехов отражали оттиски когтей, клювов и оперённых крыльев, распростёртых, чтобы поймать ветер. Рогал Дорн, примарх, командующий VII легионом и отец Имперских Кулаков, вышел в центр зала. Многое отняли у Сигизмунда, когда он переродился в воина. Он видел ужас и смерть и ощущал только нотки угрозы и предупреждения. Страх, который испытывали люди, принадлежал другой жизни. Но в тишине Храма он почувствовал отголосок чего-то, что, должно быть, заменило страх. Это было похоже на удар молнии во время грозы, пронзивший его насквозь, как будто земля ушла из-под ног. Это сокрушало, выжигало, возвышало, волна давления от взрыва бомбы простиралась в вечность. Он опустился на колени.
— Встаньте, — сказал Рогал Дорн. Воины повиновались, и примарх оглядел их. Его глаза казались чёрными жемчужинами на лице с жёсткими чертами и тенями. Сигизмунд встретился с ним взглядом. Конец всего сущего был в этих глазах, таких же холодных и неотвратимых, как пустота за звёздами. Затем вспышка в глубине, молния, далёкая буря, бушевавшая на краю света, и в этой вспышке было что-то такое, от чего у Сигизмунда перехватило дыхание. Там, в блеске глаз Смерти, было понимание.
— Война — это огонь, — продолжил Дорн и обернулся, когда подошёл Храмовник с горящим факелом в руках. Дорн взял его и поднёс к чаше на постаменте. Языки пламени взметнулись вверх. — Война — это боль и страдания. Это потеря, тьма и смерть. Это самое горькое из деяний. — Огонь в чаше отбрасывал тени на его лицо. — Это наше бремя, мои воины. Мы — творцы войны. Мы создаём её, мы храним её в нашей крови. Ни для кого из нас не будет доброго конца. Есть только война.
Дорн замолчал и поднял правую руку. Бронированная перчатка соскользнула с кулака под урчание микросервоприводов. Он снова обвёл взглядом помещение, а затем сунул голую руку в огонь. Сигизмунд наблюдал, как пламя обвивается вокруг пальцев. Дорн оставался совершенно неподвижным, только рот и язык двигались, когда он снова заговорил.
— Там, где война ломает других, мы будем терпеть. Там, где она приносит разрушение, мы будем строить. Там, где она требует жертв, мы ответим. Этому долгу нет конца. Мы делаем это для того, чтобы другим не приходилось выносить то, что можем вынести только мы. Это наше обещание человечеству. — Глаза примарха были тёмным отражением пламени, окружавшего его руку. — Подойдите, мои воины, и произнесите свои клятвы.
Сигизмунд смотрел на огонь и лицо Дорна за ним. Мир остановился. Существование превратилось в каменные стены на периферии зрения, и свет пламени, и эхо слов в ушах. Затем он увидел их, фигуры, которые помнил, и некоторые, которые, как он думал, забыл: Иск стоит, подняв пистолет, вспышка смертельного света на мгновение отразилась на хроме его черепа; апотекарий Гончих Войны Хал на коленях рядом с телом умиравшего, лезвие редуктора вращается, когда он сжимает окровавленный кулак брата.
— Ты будешь жить в войне, — сказал Хал.
Коробан стоял позади него, пока шёл дождь и Короли Трупов кружили вокруг…
Тера прикоснулась железным прутом ко лбу перед тем, как в последний раз встретиться с бандами убийц…
Чуть дальше полузабытая женщина с янтарными глазами смотрела на него из-под складок синего шарфа. Кровь и звуки выстрелов…
— Иди, — сказала женщина, и в уголках её глаз отразился огонь, и послышался рёв мира, который разваливался на части.
— Нет! — тихий голос, непокорный, желавший удержаться, остаться, стоять там, где он был.
— Иди! Не останавливайся, ты понял? Иди! Сейчас же! — А потом она ушла, отвернувшись, с оружием в руке, направленным навстречу тому, что надвигалось, а он стоял, и просто медленно проходила секунда, дыхание в его лёгких, глаза широко раскрыты, руки и ноги не двигаются. Затем он повернулся и побежал.
Он посмотрел в глаза Рогалу Дорну, шагнул вперёд, снял перчатку и сунул руку в огонь.
Плоть начала обугливаться. Боль начала впиваться в пальцы, ладонь, руку. Его лицо оставалось неподвижным.
— Я Сигизмунд, — сказал он, — воин Седьмого, и вместе со своим я несу имя Иска, павшего в битве, в храм Клятв.
Дорн выдержал его взгляд, и Сигизмунд почувствовал, как кожа начала слезать с обожжённых пальцев.
— Ты хотел быть воином? — спросил примарх.
— Нет, — ответил Сигизмунд.
Мерцание пламени заполнило глубины взгляда примарха.
— Тогда почему ты стоишь здесь?
— За тех, кто не может.
Дорн выдержал его взгляд, а затем сжал его руку в пламени.
— Произноси свою клятву, Сигизмунд, — сказал он.
— Ваш лорд отец, — сказал Фосс, —
