злится, это особенно ясно.
Чему это вы? — спросила Таня, и в голосе было удивление.
Любимая, — сказал он, — уйдем отсюда!
Общество вы, Танечка, выбрали себе весьма низкопробное, — издевательски пояснил толстяк. — Утонченный вкус советского сыщика возмущен вашим выбором.
Ничего, — сказала Таня, опять поднимая голос до звенящей высоты. — Потерпит. Так ты говоришь: любимая? А на что ты мог бы решиться ради меня?
Он снова внимательно вгляделся в ее бледность. В сухой блеск глаз и вдруг понял, как ей трудно живется. Надо было бы многое объяснить, но он не мог, не хватало слов.
— Вы гость, — сказал завитой резким тоном, — и прошу вас быть как дома. Выпьем?
Климов взглянул на него и снова перевел глаза на Таню. Там, за стенами этого дома, бродила Маня и тысячи голодных, а эти сидели здесь в тепле и уюте, играли в любовь, пили и еще обижались, что их смеют не понимать. И Таня среди них, среди этих…
Таня вздрогнула и обхватила плечи руками вперекрест.
— Так зачем ты пришел? — спросила она. — Просить меня отсюда уйти? Я здесь с друзьями, мне некуда уходить. Я однажды уже пробовала уйти из своего круга и расплатилась за это. Что еще ты можешь сказать? Вот Константин, — она показала ладонью на завитого, — ради меня обворовывает свое акционерное товарищество! — Завитой, как лошадь, дернул головой, но смолчал. — Вот Дашкевич ради Этери промотал все свои миллиарды, а что можешь сделать ты для любимой женщины?
Увести ее отсюда, — сказал он. — Только это!
Не в твоих силах! — крикнула она. — Потому что, если бы ты и смог это сделать, завтра бы опять нашлась причина — общественная, государственная, какая угодно, — и меня бы для тебя не стало! Потому что для таких, как ты, Клейн и все остальные из вашей компании, я не существую. И совершенно непонятно, как ты решился прийти сюда, чтобы заняться столь личным делом, как выяснение наших отношений!
«Уже обучили своей логике», — он, наливаясь тяжелой яростью, оглядел остальных. Завитой косил на него испуганным глазом, ерзал на стуле. Другие ждали его ответа, мужчины — с неприязненными усмешками, женщины — с каким-то жалостливым любопытством.
— Значит, для доказательства моих слов я еще ни чегоне украл? — спросил он, поворачивая голову и с едкой злостью оглядывая Таню. — Подскажи где. У меня опыта мало, до этого больше ловил тех, кто крадет…
Наступила тишина. Завитой замер на стуле. Танино лицо полыхнуло краской. Она закрыла глаза, ссутулилась, потом вновь взглянула на него. В глазах были гнев и беспомощность. Сейчас она опять что-нибудь скажет, и уже ничего невозможно будет поправить. Он встал.
Мишку Гонтаря убили! — Он посмотрел в последний раз в глаза ей, запоминая навсегда это милое, бледное, большеглазое лицо, и пошел к двери.
Ми-и-шу? — ахнул сзади ее голос.
Он вышел и пошел по коридору. Навстречу ему спешил высокий человек в черном костюме с «бабочкой», с официальной улыбкой на ничего не выражающем желтоватом лице.
Товарищ из угрозыска?
Да, — сказал он.
Кленгель, — он пожал руку Климова холодными, вялыми пальцами. — Я вам нужен?
Нет, — сказал Климов. — Я по личному делу.
— По личному? — Кленгель понимающе кивнул. — Могу я помочь?
— Не можете! — сказал Климов.
Он обошел Кленгеля и пошел по коридору. За тонкими стенками уже шумели голоса, гремел граммофон, слышались крики, пьяные звуки поцелуев, хохот. Он почти бегом выскочил на улицу. Зашагал по булыжной мостовой. Позади слышался цокоток чьих-то шагов. «Зачем все это было нужно? — думал он. — Почему я решил ее откуда-то извлекать? С чего я взял, что она хочет быть рядом со мной? Она ведь с ними во всем: воспитание, общение, мысли — все их; это к нам, а не к ним она попала случайно».
— Витя! — позвал за спиной женский голос.
Он встал, словно оглушенный. Подошла Таня.
Я на минутку, — сказала она, опять охватывая себя руками за плечи. — Как это случилось… с Мишей?
Тут ранили одну, — роя сапогом землю, пробормотал он. — Дочку зубного врача… Он хотел ее спасти от бандитов.
Вику? — вскрикнула Таня.
Он поднял на нее глаза.
Ну, Клембовскую!
Вику? — повторила она. — Она жива?
Она-то жива, — сказал он, нехорошо усмехаясь: «Вику ей жаль, а про Мишку уже забыла». — Гонтарь умер.
Ужас! — сказала она и провела ладонью по лбу. — Витя, какая у вас страшная работа!
Он молчал. Даже радости не было оттого, что она догнала его и заговорила. Не было радости. Потому что «на минутку». Потому что сначала Вика и лишь потом о Мишке.
Витя, — сказала она, не глядя на него, — можно, я провожу тебя? У тебя есть время?
Ты ж на минутку, — сказал он зло.
Да… я и забыла…
Она все стояла на ветру, подрагивая в своей белой легкой блузке. Горькая нежность ударила в сердце, пронзила, затуманила, обожгла. Но он не сделал ни шага, ни движения.
Я… пойду? — полусказала-полуспросила она.
Ее там ждали друзья. Те самые друзья, с которыми дружить — значило раздружиться с ним, с Климовым.
— Иди! — сказал он жестоко. — Иди! Расскажи им еще раз, как ты ошиблась, когда пошла с нами, а не с ними. Расскажи, им это узнать полезно.
Она вздрогнула, вдохнула воздух, на высокой шее запульсировала жилка, она взглянула на него — взгляд был затравленный, больной, молящий, — повернулась и побежала, слабо поводя локтями. А он смотрел, смотрел…Вечер был. Звезды прорывались сквозь клочковатые облака. Климов шел по мостовой, сторонился от редко проносившихся пролеток. Горечь томила сердце.
Далеко на окраинах рокотали заводы, гремели где-то пролетки. Уже еле слышно доносил сюда свое томление оркестр из «Экстаза». Он свернул к управлению. В дежурке усталыми глазами глядели трое. На втором этаже из бригадного помещения доносился голос Селезнева. Климов решил было войти, но не хотелось никого видеть. Он отошел в конец коридора, с треском открыл окно. Душный вал сиреневого запаха обдал и словно омыл его. G Таней — все, но жизнь продолжается. Он высунулся в окно. Городской вечер. Синева, простроченная гирляндами огней, грохот повозок и пролеток на улицах. Редкий выкрик автомобильного рожка. Шорохи близких садов.» Надо жить и делать свое дело.
Резко хлопнула дверь. Кто-то вышел в коридор, постоял и двинулся к нему. Климов не обернулся.
— Климов? — спросил хрипловатый бас Клыча. — Вахту несешь? Там ребята матрасов натащили. Иди отдыхай.
Климов повернулся, посмотрел на Клыча. Начальник, в тельняшке, сквозящей в распахе кожаной тужурки, с папироской в зубах, смотрел через плечо Климова в окно, от него крепко пахло табаком и кожей.
Тоскуешь, браток? — спросил
