что Америка в конечном итоге будет втянута в войну, тем самым изменив баланс сил против держав Оси. Горе той стороне, которая выступит против Америки. В свободном мире огромные державы еще не внесли свой вклад", - провозгласил де Голль в июле 1940 года, добавив:
Однажды эти силы сокрушат врага. В этот день Франция должна быть на стороне победы. Если это так, она станет тем, чем была раньше, - великой и независимой нацией. Это, и только это, является моей целью.
Но, повторяясь, де Голль был единственным среди своих французских военных современников, кто сделал этот анализ правильно.
При нормальных обстоятельствах, с его боевым опытом, повышением до бригадного генерала и интеллектуальным блеском, де Голль мог бы претендовать на высшее командование в армии и, после еще одного десятилетия службы или около того, возможно, на должность во французском кабинете министров. Вряд ли можно было представить, что вместо этого он станет символом самой Франции.
Однако лидеры, изменяющие историю, редко оказываются конечной точкой линейного пути. Можно было бы ожидать, что появление на сцене бригадного генерала низкого ранга, провозгласившего создание движения сопротивления на фоне хаоса капитуляции Франции перед гитлеровской Германией, закончилось бы, возможно, сноской, признающей его роль в качестве вспомогательного актера в будущем, которое будет определяться конечными победителями. Однако, прибыв в Лондон, не имея фактически ничего, кроме мундира и голоса, де Голль вырвался из безвестности в ряды мировых государственных деятелей. В эссе, которое я написал более пятидесяти лет назад, я назвал его иллюзионистом. Сначала как лидер Свободной Франции во время войны, а затем как основатель и президент Пятой республики, он создавал видения, выходящие за рамки объективной реальности, и убеждал аудиторию воспринимать их как факт. Для де Голля политика была не искусством возможного, а искусством воли.
Лондон военного времени кишел поляками, чехами, датчанами, голландцами и гражданами полудюжины других стран, покинувшими свои оккупированные родины. Все они считали себя частью британских военных усилий. Никто не претендовал на самостоятельную стратегию. Только де Голль сделал это с самого начала. Хотя он принял британское руководство военными операциями, поскольку его силы были еще слишком малы, чтобы поступить иначе, его конечная цель войны отличалась от целей его союзников.
Великобритания и, после 1941 года, Соединенные Штаты боролись за поражение Германии и Японии. Де Голль тоже боролся за эти цели, но в первую очередь как за путь к своей конечной цели: обновлению души Франции.
Де Голль в истории Франции
Вряд ли даже Черчилль в начале их отношений понимал масштаб видения де Голля. Согласно ему, Франция за почти два столетия утратила свое величие, то мистическое качество, которое означает материальный успех в сочетании с моральным и культурным превосходством. Теперь, в момент надира своей страны, де Голль представил себя как посланника судьбы, задача которого - вернуть Франции национальное величие. То, что он не получил и не мог предложить никаких предвестников этой миссии, не имело значения; его легитимность проистекала из врожденного чувства личного авторитета, подкрепленного непоколебимой верой во Францию и ее историю.
По мнению де Голля, Франция накопила элементы своего возвышенного положения в ходе длительного исторического процесса, начавшегося в средневековой Европе, когда феодальные княжества решали свои разногласия путем корректировки баланса сил. Таким образом, уже в шестом веке при франкском короле Хлодвиге ядро Франции превратилось в централизованно управляемое государство.
К началу XVII века, когда монархия Габсбургов в Австрии распространилась на Центральную Европу и на запад до Испании, Франция нуждалась в усилении центральной власти и сложной стратегии защиты от окружения. Эта задача выпала на долю Арман-Жана дю Плесси, кардинала Ришелье, который занимал пост главного министра Людовика XIII с 1624 по 1642 год и был главным архитектором того, как Франция впоследствии стала ведущей европейской державой при Людовике XIV. Отвергая преобладающие стратегии, основанные на династической верности или конфессиональной принадлежности, Ришелье вместо этого ориентировал внутреннюю и внешнюю политику Франции в соответствии с "государственными соображениями" (raisons d'état): то есть гибким преследованием национальных интересов, основанным исключительно на реалистичной оценке обстоятельств.
Для де Голля это ознаменовало первый по-настоящему грандиозный стратегический подход к европейским делам со времен падения Рима. Теперь Франция будет стремиться использовать множественность государств в Центральной Европе, поощряя их соперничество и используя их разногласия таким образом, чтобы обеспечить себе статус всегда более сильной, чем любая возможная их комбинация. Игнорируя католицизм Франции и свой личный, Ришелье и его преемник Жюль Мазарин поддержали протестантские государства в Тридцатилетней войне, которая опустошила Центральную Европу, оставив Францию арбитром ее соперничества.
Таким образом, Франция стала самой влиятельной страной на континенте, а Британия играла уравновешивающую роль против нее. К началу восемнадцатого века так называемый европейский порядок древнего режима состоял из двух частично пересекающихся коалиций, временами воевавших друг с другом, временами заключавших соглашения, но никогда не доводивших конфликты до крайности, угрожающей выживанию системы. Основными элементами этого порядка были равновесие в Центральной Европе, которым манипулировала Франция, и общий баланс сил, которым управляла Великобритания, бросая свой флот и финансовые ресурсы против сильнейшей европейской державы того времени, обычно против Франции.
Де Голль высоко оценил основную стратегию Ришелье и его преемников в своей речи в 1939 году:
Франция всегда находила естественных союзников, когда она этого желала. Для борьбы против Карла V, затем против Австрийского дома и, наконец, против набирающей силу Пруссии, Ришелье, Мазарин, Людовик XIV и Людовик XV использовали каждого из этих союзников по очереди.
При Наполеоне в начале девятнадцатого века, вместо того, чтобы отстаивать свои интересы с помощью союзов и ограниченных военных действий, Франция приступила к свержению господствующего порядка, завоевывая, а не просто побеждая своих соперников, ссылаясь при этом на новый принцип народной легитимности Французской революции. Но, в конце концов, даже мощь Наполеона и его "нации в оружии" была побеждена его роковым просчетом: вторжением в Россию. Де Голль считал Наполеона гением, который бывает раз в тысячелетие, но также обвинял его в разбазаривании французской власти и престижа: «Он оставил Францию меньше, чем нашел ее». Гениальность Наполеона и его способность к катастрофическим ошибкам в суждениях, по мнению де Голля, нелегко разделить; масштабные наполеоновские победы Франции заложили основу для ее последующих катастроф. Именно поэтому де Голль относил упадок Франции как мировой державы к эпохе Наполеона, хотя Франция оставалась в центре событий и после ухода Наполеона со сцены.
В то время как восходящие державы, такие как Германия, превзошли Францию по экономическим показателям, Франция продолжала демонстрировать культурное превосходство. В 1820-х годах французские ученые расшифровали иероглифы
