в Штатах. В посольстве, потом – в ООН. Поехал в отпуск. Он всегда летал в отпуск куда-нибудь на Карибы. На Ямайку, например, или на Доминикану. Брал меня с собой. На Доминикане мы в том году были. Ты не была на Доминикане?
Никакой издевки в голосе. Просто: была или не была?
– Нет, конечно. Я нигде не была… Это… где?
– Остров. Напополам с Гаити.
– А-а-а…
– Он любил дайвинг.
– Что любил?
– Нырять в океан. Отец был фанатом дайвинга. Меня тоже пристрастил. Там, в океане, знаешь, как хорошо!.. Как в раю, наверное. Хотя… В раю скучно, а там нет. В этом году он без меня поехал. Нырнул. Что-то там… Ну и… В общем, погиб. Сорок пять лет.
– А мама?..
– Они разведены. Она сейчас американка… У нее новый муж – ресторанный папа в Лас-Вегасе… Полное животное. Но богат.
– А-а-а…
– Вон шоссе уже.
– И ты теперь один?
– В общем, да. Есть, конечно, мать. Но она в Штатах, и у нее трое своих. Десять, восемь и три. От животного. Я к ней езжу. Все нормально. Деньги она мне высылает.
– Так, может, тебе переехать в Штаты?
– А что я там буду делать? Официантом устроюсь у отчима? Они зовут, но я не хочу. Я там был. Раз десять, наверное. Г…но страна.
– Почему?
– Там все ясно. Типа как… тебе вот голую ж… показали с надписью «голая ж…», улыбаются во всю моську и говорят: «Это, сэр, – голая ж…». Понимаешь? Извини.
– Ничего.
– А что дальше-то? Ну, ж… ну голая… И что? Смысл? «Простое, как мычание»… Понимаешь?
– Наверное, хотя… Я ведь ничего этого не видела.
– Некоторым нравится. Многим. Да почти всем. А мне нет.
– А что ж ты хочешь делать?.. Вообще – в жизни.
Роберт помолчал, немного качнулся на ходу, толкнув меня. Теперь было видно, что он все-таки пьян. Возможно, чтобы опьянеть, кроме пол-литра чачи, ему нужны были какие-то дополнительные ощущения.
– Извини, – сказал он.
– Да ладно… Ты ничего, в порядке?
– Не бойся, я в порядке… Вот еще… американский разговорчик. «Ты о’кей?» – «Я о’кей. А ты о’кей?» – «Я тоже о’кей» – «Тогда о’кей!» Думаю, ничего.
– Что – ничего?
– Ничего не хочу я в этой жизни делать. Я – типа Печорина с Онегиным. И с Обломовым до кучи.
– У тебя просто… несчастье. Вот ты и говоришь так.
– Да нет. Я – сдулся. Тебе сколько, восемнадцать?
– Да.
– А мне двадцать два. Ерунда, конечно. Не возраст. Но я уже все. Я знаю, что все. Заканчиваю вот МГИМО. Возьмут меня клерком в МИД. Потом пошлют в посольство какой-нибудь республики Свазиленд. Через пять лет из Свазиленда переведут в Танзанию. Из Танзании – в Буркина-Фасо. Карьеру можно закончить послом, например, в Малайзии. Все.
– Так это же интересно! Мир посмотреть. Я бы…
– Да видел я его, этот мир… Только и интересного: под водой и когда дорожку кекса схаваешь. Шучу.
Мы подошли к шоссе, и он стал, слегка покачиваясь, голосовать. Сразу подъехал «запорожец». Роберт махнул рукой. По ходу движения. Дескать: проезжай дядя. Дядя все-таки притормозил, высунулся в окошко, крикнул злобно, точно делая одолжение:
– Ну? Куда?
– В Копенгаген, – ответил Роберт.
Шофер с ненавистью посмотрел на Роберта, потом – на меня, мотнул головой, процедил: «Ш-ш-шалавы!» – и, тарахтя, как трактор, уехал.
– Там, в этой барокамере, даже не поговоришь, – сказал Роберт.
Остановилась старая «Волга». Шофер «Волги» был похож на маленькую ссохшуюся лысую обезьянку. Испуганно-затравленную. Как будто на ней все время ставят опыты и она каждый раз ждет очередного. Обезьянка ничего не сказала, только вопросительно-испуганно посмотрела на Роберта.
– Фрунзенская, – сказал Роберт.
– Метро? – с ужасом спросила обезьянка высоким тенором.
– Рядом. Фрунзенская набережная, 12…
Обезьянка отчаянно размышляла, глядя отчего-то на меня.
– Это где «Фитиль»?
– Почти.
Обезьянка думала, приоткрыв свой серый ротик.
– Поехали. Не обижу, – сказал Роберт.
Обезьянка глубоко вздохнула:
– Садитесь.
Мы сели на заднее сиденье. Поехали. Почти совсем стемнело. Шофер молчал, иногда тяжело вздыхая, мы тоже молчали. На въезде в Москву шофер спросил:
– Я заправлюсь?
– Конечно, – сказал Роберт.
На заправке шофер вышел. Роберт посмотрел на меня, взял меня за руку:
– Ты очень хороший человек, Дуся. Ты сама не знаешь, какой ты хороший человек. Редкий человек.
Я видела, что глаза у него влажные. Он медленно поднес мою руку, левую, к губам и поцеловал ее. Косточку безымянного пальца. Зажал косточку между горячими губами и несколько секунд не отпускал. Потом посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
– Спасибо, – прошептала я и заплакала.
Больше никто и никогда не целовал мне руки.
Глава 15. Ад любви, или Пошел ты в Ацтлан
Через полчаса мы с Робертом приехали к нему домой. Фрунзенская набережная, 12. Квартира 39. Шестой этаж. Замечательная квартира. Сталинская (с высокими потолками и антикварной мебелью). И я осталась жить в этой квартире. Так захотел Роберт. И прожила там полгода, даже больше.
Далее – пунктиром, потому что подробности мучительны.
Я не знаю, как назвать эти полгода. Можно назвать их настоящей любовью, можно – безумием, можно – адом. Тут нужен какой-то китчевый ход. Например, «Ад любви». Хорошее название для плохого женского любовного романа или латиноамериканского сериала. Странно, если оно еще не использовано. Дарю.
И тем не менее это был настоящий ад любви. Или любовный ад.
Никогда больше я не встречала такого умного человека, как Роберт. К тому же он был невероятно добр и щедр (прямое следствие настоящего мужского ума). Почему он выбрал меня? Не знаю. Он все время повторял, что я – его единственная «другиня». И он меня любил, я это знаю. В его мире была тьма всяческих грудоного-попоглазых моделей, которые буквально висли на «Робике». Среди них были и совсем не глупые. И даже не хищные. Вообще из этих глянцевых кобылок, если их, конечно, не заносит в свободный полет где-нибудь в модельном или шоу-бизнесе, получаются классические мамашки-люкс. Труженицы подорванного генофонда. Все российские фитнесы сейчас забиты этими минимум двухдетными тридцатилетними красотками при солидных мужьях. Они рожают некрасивым толстым папам симпатичных здоровых детишек, и это правильно. В нашей деревне это называли «ремешок к веревочке». Богатые женятся на бедных. Для равновесия. Или некрасивые на красивых. Или глупые на умных.
Роберт был со всеми подчеркнуто корректен и дружелюбен. С моделями тоже. Но ни с кем не откровенничал, кроме меня. У него было море приятелей и очень мало друзей. Я была его женой и другом. Это были самые счастливые минуты, когда вечерами мы сидели на кухне, пили чай и говорили. Но такие минуты выпадали редко. Очень редко.
Уже
