Маркс заявил, что речь идет о военном заговоре со стороны французов, в то время как Германия (а не только Пруссия) защищается от нападения бонапартистов. Большинство наблюдателей ожидали, что профессиональная армия Франции окажется сильнее прусских рекрутов, а значит, Германии придется вести затяжные бои на своей территории. Жители Лондона распевали: «Тверд и надежен страж, на Рейне страж!»[17] Австрия потирала руки: если Пруссия потерпит поражение, австрийцы возьмут реванш за 1866 г.
Никто не знал, что Бисмарк и генеральный штаб Пруссии под руководством Хельмута Мольтке готовились к этой войне несколько лет. Бисмарк предусмотрительно позаботился о том, чтобы Россия сохраняла нейтралитет и ему не пришлось держать войска на востоке. Развитая сеть железных дорог позволяла Мольтке быстро доставлять войска на фронт, а французской артиллерии было трудно тягаться со стальными казнозарядными пушками Круппа (они изготавливались в промышленно развитых регионах, которые Великобритания опрометчиво отдала Пруссии в 1815 г.). Пруссаки превосходили противника числом, подготовкой и качеством боевой техники.
Современники этих событий были ошеломлены происходящим. Когда многовековая гегемония Франции пошатнулась, Германию захлестнула патриотическая лихорадка. Прусская армия осадила Париж, и генералитет, охваченный эйфорией, требовал аннексии Эльзаса и Лотарингии, что поначалу встретило сопротивление Бисмарка. Эти земли принадлежали Франции на протяжении жизни нескольких поколений, и – как показывали результаты голосований в течение следующих двадцати лет – такое положение дел устраивало подавляющее большинство населения, хотя местные жители в основном говорили на различных диалектах немецкого языка. Было понятно, что отторжение от Франции двух провинций станет серьезной помехой для франко-германских отношений.
Южногерманские королевства, которые ощущали причастность к этой блестящей победе, начали переговоры о вступлении в Северогерманский союз, правда ставя условием сохранение своей автономии. Однако 10 декабря 1870 г. Северогерманский союз внезапно провозгласил себя империей, а короля Пруссии – императором. Бисмарк дал ясно понять королевствам на юго-западе, что обратной дороги нет.
Утром 18 января 1871 г. в Зеркальной галерее Версальского дворца появились Бисмарк и Вильгельм I. Оба пребывали в скверном расположении духа – всю ночь они ожесточенно спорили о том, как следует титуловать Вильгельма – «германский император» или «император Германии». Великий герцог Бадена решил эту проблему, воскликнув: «Да здравствует император Вильгельм!» С юридической точки зрения это событие было не менее значимым, чем падение Берлинской стены, но история не оперирует юридическими категориями. Создание Второго рейха стало свершившимся фактом.
Юго-запад Германии, который с 100 г. был составной частью Западной Европы, теперь оказался под властью государства, созданного всего триста пятьдесят лет назад. Центр тяжести Европы переместился к востоку. Дизраэли незамедлительно отметил, что это «политическое событие куда важнее, чем Французская революция прошлого века».
Новая парадигма
Создание новой Германской империи произошло в пьянящей атмосфере победы. На Францию была наложена огромная контрибуция, и оттуда потянулись составы, груженные золотыми слитками. Это стало стимулом для бурного роста имперской экономики.
Новоиспеченная империя представляла собой довольно странное образование. Более восьми миллионов человек, которые до 1871 г. считали себя немцами – в Австрии, Богемии и Моравии, – остались за ее пределами. Зато теперь на ее территории проживало три миллиона поляков, а также немало датчан и французов, населявших Эльзас-Лотарингию и Шлезвиг-Гольштейн. Все они не имели ни малейшего желания становиться немцами.
Национальные меньшинства в Германской империи, 1871–1914 гг.
Никогда еще Германия, даже в чьем-то разыгравшемся воображении, не выглядела подобным образом. Долгие годы зарубежные наблюдатели называли ее «Пруссией-Германией» или просто Пруссией.
Казалось, этой империей не сможет управлять никто, кроме Бисмарка. Высшим законодательным органом был рейхстаг в Берлине, при этом в каждой провинции существовал собственный представительный орган – ландтаг. Сама Пруссия разрослась так сильно, что прусский ландтаг, тоже расположенный в Берлине, управлял двумя третями империи. В стране действовала трехклассная избирательная система, при которой вес голоса отдельного гражданина зависел от суммы уплачиваемых налогов. В Ост-Эльбии, где почти отсутствовал средний класс, а основную массу населения составляли безропотные крестьяне, членов парламента фактически выбирали юнкеры, интересы которых представляла Консервативная партия.
Выборы в рейхстаг осуществлялись на основе всеобщего мужского избирательного права. Но члены парламента не могли сместить канцлера с поста – таким правом обладал только император. Пока Бисмарк пользовался доверием Вильгельма, депутаты могли лишь отклонять предложенные им законы или проекты бюджета, а это было чревато новыми выборами. Сам Бисмарк часто намекал, что на такой случай за его спиной стоит армия – закаленные дуэлями помещики-юнкеры и натренированные сельские парни с пудовыми кулаками.
«Когда дебаты заканчиваются и идет подсчет голосов… дверь открывается и входит князь Бисмарк, в форме кирасира и ботфортах, стуча об пол огромным мечом. Государственные мужи раздавлены и ведут себя так, словно у них за спиной стоит линейный полк, который ждет приказа, чтобы вонзить в них свои штыки».
Генри Визетелли. Берлин при новой империи (Berlin under the New Empire). Лондон, 1878 г.
Бисмарк успешно поддерживал видимость демократии, поскольку сумел сблизиться с национал-либералами, которые имели самое большое представительство в рейхстаге. Эта партия опиралась на поддержку Пруссии и мелких протестантских государств. Именно национал-либералы стали играть ключевую роль в политической истории Германии после 1871 г.
Национал-либералы откололись от прогрессистов (партии либерального толка) после войны 1866 г. и создали собственную фракцию на основе викторианской концепции. Разумеется, они верили в свободу и прогресс, однако понимали их по-своему. Они не связывали прогресс с бессистемным расширением свободы личности. По их мнению, подлинная свобода человечества, как некогда заявил Гегель, заключается в принадлежности к бесперебойно функционирующему государству вроде современной им прусско-германской империи. Безусловно, это государство пока не совершенно, но успехи в войне и предпринимательстве служат дарвинистским доказательством верности избранного пути. Поэтому, по логике национал-либералов, и следовало в полной мере поддерживать Бисмарка.
В этом альянсе между новой империей Бисмарка и идеологией «развития через конфликт» уже просматриваются в зачатке основные составляющие любой современной диктатуры:
Бог прогресса терпит неудачу
Бисмарк почти сразу объявил войну католической церкви, чтобы лишить ее социально-политического влияния. Эта кампания получила название «культуркампф», то есть «борьба за культуру». Светская власть взяла под свой надзор образование, уволив из государственных школ всех учителей религии. Были разрешены гражданские браки, а священникам запретили создавать политические организации и высказываться на соответствующие темы.
Зарубежные наблюдатели были обескуражены: странно затевать ссоры с Южной Германией и поляками, если планируешь объединить империю. Но Бисмарк не стремился к унификации. Он хотел пруссианизации, а его верные союзники, национал-либералы, жаждали прогресса. Борьба с католической церковью объединяла эти устремления.
Однако вскоре новая
