Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
– Спасибо, Виктория Яковлевна! – радостно воскликнул Евгений и, пока начальница не передумала, выскочил из кабинета.
Однако, при всей щедрости начальницы, подаренные ею неурочные дни означали для аудитора жесточайший цейтнот, необходимость беречь каждую минуту. Иначе совместить службу и личный интерес он просто не успевал. Поэтому в дорогу молодой человек сорвался тем же вечером, заскочив домой, только чтобы переодеться, прихватить дорожную сумку, термос с кофе и мамины пирожки.
В пять вечера Женя Леонтьев вышел с работы, в семь тридцать он уже выруливал на Ярославское шоссе на своей потрепанной «девятке», с пристегнутым за бронзовые крючки капотом и проржавевшими насквозь крыльями, заклеенными малярным скотчем и закрашенными сверху красной масляной краской.
Несмотря на потрепанный кузов, движок машины работал, как средневековые новгородские ходики, и, едва выскочив на трассу, водитель без труда положил стрелку спидометра на отметку «сто». Зима, еще не уступившая своих прав на мороз, выровняла шоссе чистым, тонким и прочным, как слоновая кость, накатом. Для шипованной еще по осени резины лучшей дороги и не придумать.
* * *
Ушкуй пробивался вверх по Волге со всей возможной торопливостью, выбирая якоря с первыми лучами солнца и останавливаясь только уже в полной темноте. Монахи не тратили драгоценного времени даже на приготовление еды, по утрам питаясь лесными орехами и вязкой сладкой курагой, а вечерами подкреплялись соленой или копченой рыбой, запивая ее разведенным водой вином.
Басарга их отлично понимал. Зима на Русь завсегда падает внезапно. Зачастую уже в ноябре на реках накрепко встает лед – а до оного всего-то и оставалось, что две короткие недели. Чуть припозднись – и вмерзнет корабль в лед на полпути к дому, никакой силой до весны не стронешь.
Перекинуться с кем-то, кроме епископа Даниила, хоть словом на ушкуе было невозможно, а монах предпочитал беседы христианские, нравоучительные. О справедливости Всевышнего, пожертвовавшего своим сыном ради того, чтобы получить право прощать, о духовных подвигах многих старцев, о высшей степени служения Богу и народу русскому в виде самопожертвования, отреченности от благ мирских во имя самосовершенствования. Ведь в мире, где многие славные люди, даже герои и труженики, склонны к греху, кто-то должен принять на себя чужой грех, отмолить его, показать пример праведности…
И про то, что деятельного молодого послушника продвигать в иерархи куда охотнее станут, нежели старика, тоже напоминал трижды в день. Кому нужен на посту архиепископа или митрополита дряхлый старикашка? Руководить монастырями и Церковью должны люди активные и деятельные. Иначе добиться она в своем развитии ничего не сможет. Иначе дряхлеть она станет вместе с такими патриархами, а не расти, неся слово Божие в сердца заблудших…
Надо сказать, Басаргу епископ убедил. Юный боярин ратного опыта еще не набрался, но вот споры местнические наблюдал уже не раз. Воеводы, большие и малые, чуть не насмерть грызлись за то, кому и где сидеть, кому за кем идти, кому какую сотню под руку брать, а кто таким местом супротив других побрезгует. Они считались на десятки поколений в глубину, перечисляли близких и дальних родичей, порядок рождения и время службы. Младший брат не должен оказаться впереди старшего, старший боярин ниже младшего, а третий сын старшего боярина тем самым вровень второму младшему приходился и место на пиру ему лишь родством с другими родами, высокими или низкими, вымерить возможно…
Боярским детям Леонтьевым в таких спорах места не находилось вовсе – как не могло его оказаться ни на пиру, ни на молебне, ни среди воевод.
У монахов же, окромя имени, – никакого родства!
К концу первой недели пути эта мысль накрепко утвердилась в голове боярского сына. Он уже воображал себя игуменом или епископом, раздающим благословения, милостиво позволяющим князю Воротынскому целовать свою руку.
Однако через две недели, когда ушкуй миновал Кострому, однообразные речи Даниила Басарге уже начали надоедать, а после прохода через Ярославль – раздражать. Между тем они оставались единственными собеседниками еще целых восемь дней: весь долгий путь от Ярославля до Шексны, вверх по реке до Гориц через распахнутые в ожидании морозов ворота езов[15].
Зима уже выказывала свои права на остывающую Русь. По ночам тихие бухты и медленные протоки прихватывались льдом, сверкающие сосульки весь день висели на влажных ветвях склоненных к самой воде деревьев и валежника, над поверхностью реки постоянно стелился белый парок, и точно такой же вырывался изо рта путников. Ушкуй мчался вдоль тоней и причалов с вытащенными на берег лодками наперегонки с морозом и буквально в последние дни осени смог-таки его одолеть: вечером дня святой Параскевы[16], ломая носом припай, корабль подвалил к причалу возле Горицкого монастыря.
Несмотря на холод, эту ночь молчальники тоже провели на борту корабля. Однако на рассвете прозрачный воздух разорвал колокольный перезвон, к причалу подкатила обитая цветным сукном повозка с балдахином, запряженная четверкой лошадей и сопровождаемая хмурой плечистой братией. Горицкие монахини тоже присутствовали при священнодействии, нараспев читая стихиры, но держась на берегу в отдалении.
В сей торжественной обстановке четверо молчальников перенесли изукрашенный сундук на повозку, опустили войлочные полотнища, укрывая сокровище от глаз посторонних, и медленной процессией двинулись по мощенной крупным булыжником дороге. Этот последний переход, от Гориц до Кирилловской обители, имел длину не более семи верст, но из-за медлительности братии занял весь день до заката, и врата монастыря закрылись за процессией уже в сумерках.
К таинству переноса святыни из повозки к месту постоянного хранения Басаргу не допустили, так же как в трапезную, где накрывали столы для вернувшейся братии. Но боярский сын особо не расстроился, устроившись за столом в монастырской кухне; впервые за месяц размякая в тепле и покое, от пуза объедаясь горячим жирным борщом с убоиной и запивая угощение хмельным медом.
В бане, натопленной для путников, он попарился тоже в одиночестве и, окончательно сомлев, был препровожден ключником в келью, где его ожидала чистая постель и пухлое ватное одеяло. К тому моменту, когда молчальники еще только заканчивали службу, он уже сладко спал, ощущая себя в летнем яблоневом саду, усыпанном яркими голубыми незабудками, подставляя лицо солнцу и любуясь сочной оранжевой курагой, растущей на длинных гибких березовых ветвях.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
