помог затащить лодку обратно на крышу. Они молча вернулись домой и несколько дней не разговаривали. Папа не пытался с ней объясниться, а Асе и в голову не пришло перед ним извиниться. Потом все как-то рассосалось. Воспоминание было неприятным, но Ася, взглянув на рядом сидевшего папу, решила, что он ее давно простил, она же его любимая дочка. Можно было о лодке не вспоминать больше.
Тележка с завтраком остановилась перед их рядом. Она видела, что папа, не колеблясь, выбрал курицу, и ей захотелось сделать по-своему, не так, как он. Раз он – курицу, значит она – рыбу.
Борис
В салоне приятно запахло кофе и Борис почувствовал, что очень проголодался. Плотный завтрак будет, как нельзя кстати, потому что по приезде в Биарриц, они на заказанном автобусе поедут в гостиницу, а насколько это далеко никто пока не знал, якобы близко. Потом размещение. Разумеется у оркестра был администратор, французский импресарио, но все-таки Борис знал, что все жалобы по поводу номеров обязательно дойдут до него лично: кто с кем хочет жить, или наоборот не хочет.... в оркестре было две супружеских пары, и вот начнётся… хотим две кровати, или одну – широкую. Как все это было тоскливо. Придется этим тоже заниматься. Все долго будут собираться в ресторан. Борис напомнит о вечерней репетиции, и посоветует прилечь, а не бежать к морю. Хотя он знал, что его увещевания будут совершенно бесполезны. К гостинице подадут автобус, чтобы к 6 часам ехать на репетицию. А концертный зал не в самом городе, а в Байонне, километрах в восьми. Обязательно пара охламонов опоздает, и скажут, что потерялись. Если это случится, он начнет репетицию раздраженным, и им всем мало не покажется. Что-то он устал! Надо поесть и отдохнуть от всех этих мыслей о репетиции с французами. Борис встречался с ними на фестивале в Праге, но никогда вместе не работал. А сегодня – придется, и… посмотрим, что будет. Французские солисты были условием принимающей стороны. Ладно, они с ними играют только одно второе отделение, как-нибудь обойдется. Мало ли с кем они играли.
Борис взял поднос и с удовольствием стал есть омлет с курицей. Утром бы ни за что не стал есть столь плотно, но он так давно встал, что завтрак воспринимался, как обед. Ребята сидели вокруг, все во-время еды оживились, хотя… все да не все: Саша сидел безучастно через проход, и вяло ковырял вилкой еду. Может не стоило его брать? Надо было перетасовать скрипачей, посадить за концертмейстера вторую скрипку, он бы прекрасно справился, а в группу можно было бы взять кого-нибудь из новых аспирантов, там есть замечательные ребята… Но, Борис не стал этого делать, было жалко бедолагу Сашу. Ничего, сыграет… Борис сам говорил с врачом: болезнь, как таковая, прошла, просто Саша ослаб и еще не восстановился. Ему бы надо хорошо есть, но было видно, что у парня просто совсем нет аппетита.
Поднос у Бориса забрали, телом овладела приятная истома, Борис откинул спинку кресла, готовый чуть подремать. Ему казалось, что он сможет заснуть, но как только он прикрыл глаза, в голову пришли тревожные мысли о вечерней работе. Вчерашняя скомканная, нервная репетиция не давала покоя. Все были взбудораженные, невнимательные, усталые. Так он и не добился того, что собирался. Тело Бориса напряглось, и руки сами потянулись к черному кейсу, лежавшему в ногах. Он садился в самолет и дал себе зарок не доставать "работу", но желание немедленно это сделать стало императивным. Борис щелкнул замками и положил на столик толстую тетрадь партитуры. В программе было пять номеров. Пришлось свести воедино произведения из разных тематических программ, чтобы принимающая сторона удовлетворилась. Концерт из двух отделений: с точки зрения Бориса ни черта эти отделения не были "равноценными". Какая-то глупость, русские классики и романтики… и вдруг Равель! Хотя, может такое "вдруг" они как раз и хотели. Французский композитор 20 века и их собственные солисты во втором отделении, а в первом – русские.
Как только Борис открыл партитуру, он все забыл… не было ни самолета, ни ребят-оркестрантов вокруг, ни предотъездной суеты. Начнут они с увертюры Глинки к опере Руслан и Людмила. Там всего около 6 минут звучания, но эта короткая напряженная вещь всех разогреет. Увертюра была хорошо наиграна, но… глаза Бориса остановились на партии флейт, фраза из этого номера была подчеркнута синей ручкой. Первая флейта, когда играет ноту в высокой позиции, играет ее тихо, но так высоко, что еще чуть-чуть и она переходит во флажолет. Перед переходом во флажолет есть такое тембральное красивое место и нота там не низит. Иногда это место нащупывается, иногда – нет. Парень "передувает". Надо не забыть все флейты заставить поиграть флажолеты пианиссимо. Борис поставил на партитуре, одному ему понятную, жирную пометку. Хотя, если это будет это единственной проблемой, он переживет.
Борис нетерпеливо перелистал увертюру и открыл Ночь на Лысой горе Мусоргского. Есть там сложная партия кларнета: «Ах, да…первый кларнет придет ко мне в номер до репетиции, хочет поиграть» – вспомнил он. По привычке Борис мысленно называл ребят по "инструментам", особенно, когда читал партитуру, хотя он знал, конечно, как кларнетиста зовут, Володя. Очень талантливый парень, но нервный… Борис побаивался нервных, не слишком уверенных в себе людей. В номере Володя ему сыграет свое соло и надо будет сказать ему, что все нормально… Хотя парень прав, трудность была: смена тембров, небольшие каденции соло, ритм ударных – суть этой вещи. Борис боялся, что медные инструменты немного заглушат деревянные. Не дай бог… Сколько раз он говорил медным, что следует играть не fortissimo, a простым forte. Это было чрезвычайно важно. На Мусоргском оркестр может показать свой блеск, а может не показать. Борис нахмурился, сам не отдавая себе в этом отчета: на лбу собрались морщины, нижняя губа была закушена.
Надо было бы Чайковского сыграть, ну как же без него. Для французов русская музыка – это и есть Чайковский. Но, все-таки Мусоргский лучше, мощнее. Тут Борису надо было беспокоиться за трубача: 1-ой Корнет исполняет виртуозное соло в быстрой части. Вообще-то беспокоиться за аспиранта Дениса, лауреата конкурса Докшицера, не стоило, но… Борис беспокоился все равно. Там настолько быстрый темп, что шестнадцатые следует сыграть, как триоли, только не утрировать, чтобы этот маленький секрет знали только Борис и сам трубач… чтобы его никто не услышал больше. Борис знал, что если первые три шестнадцатые сыграть уже после того, как третья
