его применения. И это, конечно, правильный путь. Вот соберутся наши искатели после таежных походов, организую для них лекцию. Приглашу из Владивостока специалиста, доктора наук; пусть расскажет моим таежникам о последних научных достижениях. А искатели, в свою очередь, и доктору кое-что расскажут. Вот и получится содружество науки с производством. И в нашем деле такое содружество полезно. — Нечитайло улыбнулся. — Конечно, старые искатели по-своему, по-народному, женьшень применяют. Видали наших старичков? Кряжи! По тайге ходят — будто птицы летают... Что ж, теперь вам еще осталось побывать на нашем приемочном пункте, — заключил Федор Васильевич, — осталось поговорить с Кислицыным. Он, кажется, сейчас на месте. Пошли.
Мы застали Кислицына за осмотром женьшеня. В большом, просторном помещении вдоль стен стояли полки из грубых сосновых досок, большей частью пустые. Лишь в одном месте, в самом темном углу, на полке лежали коробочки, перевязанные лыком. Искатели только что начинали сдавать женьшень.
Кислицын сидел за столом возле окна и рассматривал на свет длиннобородый корень. Он сокрушенно качал головой, и лицо его выражало явное недовольство.
— Что случилось? — озабоченно, негромко спросил Нечитайло.
Кислицын взял со стола увеличительное стекло и особенно долго задержал свой взгляд на шейке женьшеня.
— Загнивает шейка, — сказал он, отняв увеличительное стекло. — Придется срочно лечить.
Взяв из коробочки щепотку земли, он принялся слегка затирать больное место на шейке женьшеня. Потом спрятал корень в коробочку, аккуратно перевязал ее бечевкой.
На столе перед Кислицыным, рядом с увеличительным стеклом, лежали две костяные палочки, щеточка из мягкого конского волоса, толстый альбом с фотографиями разных видов и классов женьшеня.
В помещении пахло сырым мхом, свежей землей, травами. Когда Кислицын открывал кедровые конверты, к этим запахам тайги примешивался острый аромат женьшеня.
В это время пришел из тайги искатель из бригады Казакова. Он выложил на стол четыре берестяных конверта и, тяжело дыша, присел на скамейку.
Пока Нечитайло расспрашивал его о делах в тайге, Кислицын приступил к приемке новых корней. Развязав один конверт, он проверил, хорошо ли конверт устлан, насколько влажными были в нем мох и земля. Убедившись, что все сделано по правилам, Кислицын вынул корень, встряхнул его чуть-чуть, а когда длинные мочки распустились, начал тщательное исследование. Тело у женьшеня было плотное, здоровое, утолщенное, с ясной кольцовкой, длиной 12 сантиметров, с правильными верхними и нижними отростками.
— Ну как, хорош старичок? — спросил Кислицына корневщик с темным от загара лицом и быстрыми круглыми глазами.
— Тантаза? — спросил Кислицын, хотя отлично знал, что это корень трехлистный.
— Тантаза! — ответил искатель.
— Сколько же ему лет? — опять, как бы проверяя искателя, спросил приемщик.
— Пятнадцать — шестнадцать, — ответил тот.
— Не меньше! — твердо сказал Кислинын. Он положил женьшень на небольшие аптекарские весы: — Сорок три грамма.
Искатель промолчал.
Когда же Кислицын заявил ему: «Первый класс, четвертый сорт», таежник закричал:
— Ну, ну, Федор Иванович, побойся ты бога!
— Корень хороший, да не тянет, весу мало, — сказал с прежним спокойствием Кислицын. — От сорока до пятидесяти девяти граммов — четвертый сорт. Так и пишу, дядя Саша, 69 рубликов 00 копеек, — шутливо добавил приемщик и щелкнул костяшками на счетах.
Все четыре корня, принесенные искателем, оказались первого и третьего классов, но сортность у них была разная: два — четвертого, один — третьего и один — пятого... Общий вес: сто пятьдесят пять граммов, на сумму 425 рублей.
Подписывая накладную, Нечитайло сказал:
— Не горюй, дядя Саша, выкопка только началась. Когда же обратно в тайгу?
— В баньку схожу, а то клещи, черт, заедают... А послезавтра уйду... — ответил корневщик.
*
— Вы, товарищ Кислицын, наверно, прежде были искателем? — спросил я, когда корневщик и Нечитайло ушли.
— Конечно, был. С тридцатого года по самый день войны, почти одиннадцать лет. Потом ушел на фронт, под Москву. Уже под самым Берлином был тяжело ранен в правое легкое. По демобилизации вернулся в Иман. Федор Васильевич и назначил меня приемщиком. Конечно, первое время тянуло меня в тайгу. Тосковал. Но тут рана заныла. Так с тех пор и стою на приемке. Ничего, работа наша интересная, правда, не очень спокойная...
— Почему же неспокойная?
— Сами знаете, что дело здесь тонкое, а люди ведь разные... Другой случайно повредит хороший корень, а чтобы признать свою ошибку — ни за что! Я ему — Иван, а он — Селифан! Так и спорим до хрипоты. А меня, брат, не проведешь! Я женьшень насквозь вижу, — не без гордости добавляет Кислицын.
— Чего же спорить, раз на все имеются инструкции!
— Инструкции, конечно, есть, но помимо них еще и глаз нужен. Ну вот, случай с Губановым. При выкопке обломал шейку у хорошего корня. Ясно, что пойдет в брак. Тогда Губанов пустился на хитрость: насадил шейку на спичку и принес на приемный пункт сдавать. Внешний вид у корня был неплохой, я бы сказал, даже красивый: тело мужское, отростки правильные, мочки все в полном порядке.
«Клади, Федор, на весы, — торопит Губанов, — спешу до дому, передавали мне, что-то жинка заболела...» — И такое грустное у него было лицо, что мне в самом деле стало жаль человека.
Но прежде чем положить корень на весы, я должен его прощупать. И вот только я прикоснулся пальцами к шейке, как она склонилась набок — и увидел я спичку.
— «На, — говорю, — Губанов, неси корень к больной жинке, он ей аккурат пригодится!» Так до сих пор над Губановым и посмеиваются. А вот еще случай. Правда, давно это было. Нашли хороший корень, тантаза, старый, девяносто девять граммов. И чтобы придать ему большой вес — от ста грамм и выше идет у нас первый сорт — заделали в тело корня дробинку. Да еще как тонко заделали!.. Эти случаи, конечно, единичные. Все они от прошлого остались. С тех пор как Федор Васильевич принял контору — вот уже пять лет прошло, — только один конфликт с Ивановым вышел. У молодых искателей ошибки, правда, бывают, но от плохого знания дела... Ну, скажем, горную петрушку или «собаку» — есть такое таежное растение, похожее на женьшень, — принесут
