ходу!
На экране Миша Ферзь раскатывал на штабелёре уже с продавщицей-«заложницей». «Заложница» снимала халат. Через секунду штабелёр исчез из поля зрения видеокамер.
– Всё! Трахаться поехали! – со слезами на глазах воскликнула Аннушка.
По всему было видно, что ревнует она Ферзя не на шутку.
Штабелёр появился на экране вновь, но управлял им уже совершенно другой мужчина. И лицо этого мужчины, в отличие от наглой самоуверенности Ферзя, выражало крайнюю степень растерянности.
– Стоп! Не понял… – Штатский остановил воспроизведение. – А где Ферзь?
– Я же говорю Вам, – всхлипнула Аннушка, закрывая лицо руками и обессилено падая на стул. – Он с той сучкой трахается!
– Да отстань ты со своим траханием! – Семён Борисович отмотал кассету назад.
Он попытался найти место, где Ферзь садится на погрузчик, снова просмотрел фрагмент с «заложницей», но, увы, эти два важных момента система видеонаблюдения универсама не зафиксировала.
– Дайте закурить… – простонала Аннушка, открывая ставшее красным лицо.
– Бери, – следователь машинально достал из кармана и бросил на стол пачку.
Аннушка притянула её к себе, вынула пальцами сигарету и, не закуривая, в глубокой печали, опустила голову.
Поняв, что на видеозаписи нет ни момента захвата Ферзём штабелёра, ни места исчезновения злоумышленника, Штатский поставил видеомагнитофон на «паузу» и воткнул окурок в пепельницу.
– А ты чего? – он нащупал в кармане зажигалку и поднёс огонь к сигарете Аннушки.
– Я?.. – Аннушка, борясь с дрожью пальцев, прикурила. – Кобелюга вонючий! Я всё расскажу! – вдруг закричала она. – А та сучка – дура: он же её оттрахает и универсам разбомбит! Он и меня… И ларёк мой разнеё-ёс! – Килькина зашлась в рыданиях.
– Аня, успокойся, – следователь подошёл к окну и налил из стоящего на подоконнике электрочайника воды в фарфоровую кружку. – На вот, попей…
Продолжая всхлипывать, Аннушка взяла кружку и сделала несколько больших глотков.
– Записывайте, я всё расскажу! Я все протоколы подпишу! Я… – она истерически затянулась.
– Записываю, записываю, – Семён Борисович сел за стол и достал чистый бланк протокола. – Фамилия, имя, отчество?
– Килькина, Анна…
– Фамилия Ферзя! – грубо перебил её Штатский.
– Я не знаю, – Аннушка вытерла рукой слёзы, размазав тушь. – Миха Ферзь, он так себя называл.
– Как Вы познакомились? Где встречались?
– Он в ларьке у меня пиво покупал, «Забота Крепкое Похмельное».
– На свидания куда приглашал?
– Да он, жлобина, никуда не приглашал! Он, Вы видели, – Аннушка злобно указала в экран телевизора сигаретой. – Он же всех на работе прямо трахает!
– И тебя прямо в ларьке трахал? – без тени эмоций спросил Штатский.
– Да нет… Да Вы что?! Да… – начала возмущённо заикаться Аннушка.
– Так в ларьке или в другом месте? – сухо перебил следователь.
– Ну, было пару раз… В ларьке, – с выражением детской обиды на лице Аннушка отвернулась.
– Особые приметы Ферзя? – продолжил допрос Семён Борисович.
– Приметы? – Аннушка глубоко затянулась, выдохнула дым в потолок и похотливо улыбнулась. – «Примета» у него большая и крепкая! – скабрёзно захохотала она.
– Я тебя спрашиваю о родимых пятнах, шрамах, татуировках…
– Шрам на щеке! – с гордостью за приятеля произнесла Аннушка. – Говорил, что пером где-то в кабаке пописали. Но Вы же сами смотрели… – она указала на видеодвойку. – А вот родимых пятен я как бы не заметила. И татуировок типа… Во всяком случае, на тех местах, которые я видела. А видела я практически всё, – с достоинством завершила Килькина интимное описание Ферзя.
– Ферзь что о себе рассказывал?
– Рассказывал, что типа водителем как его… ну вот этой хреновины, – она снова указал сигаретой в экран, – на складе где-то работает… Работа сменная, два через два… А в выходные два он бухал реально. Так что ко мне в основном похмеляться приходил… Перегаром от него всегда шмонило – жесть! – лицо Аннушки брезгливо скривилось. – Но пёр меня, зараза, как жеребец! – она восхищённо цокнула языком.
– И анашой угощал, – тихо дополнил её повествование Семён Борисович.
– Какой анашой?! – чуть не подпрыгнула на стуле Аннушка. – Да я и обычные сигареты курю только на нервяке! – она тут же расплющила свою сигарету в пепельнице.
– А откуда знаешь, что Ферзь косячки забивал, как ты выражаешься, для настроения?
– Он иногда и после работы ко мне заходил, – нехотя призналась продавщица. – Когда я в ночь работала. У нас палатка как бы круглосуточная… После работы Миша мог дунуть. Мне, по ходу, предлагал, но я всегда в отказ шла.
– Какая правильная девушка! – саркастически покачал головой Штатский.
– А чего? – не поняла его сарказма Аннушка. – Я не наркоманка какая-нибудь, я курсы продавцов на «отлично» окончила. С деньгами работать умею. Да и в людях, короче, разбираюсь.
– Это точно! – не сдержал смеха Штатский. – С Ферзём так разобралась, что он тебе весь ларёк разнёс!
– А пусть не держит меня за шалаву! – сквозь зубы процедила продавщица. – Захотел трахаться и припёрся. А я чего? Всем, по ходу, давать должна?
– Ты для начала не должна была его пускать внутрь павильона, – нравоучительно проговорил Штатский. – И не устраивать альков на своём рабочем месте!
– Чего-чего не устраивать? – вызывающе протянула Аннушка.
– Ладно, – махнул рукой следователь. – Кого-либо из своих знакомых Ферзь во время свиданий с тобой упоминал?
– Пускай бы только попробовал! – побагровела Аннушка. – Я бы ему за этих шалав…
– Да при чём тут шалавы? – Семён Борисович бросил авторучку на стол. – Про дружков своих он что-нибудь рассказывал? Может, приходил вместе с ними?
– Что?!.. – Килькина на секунду потеряла дар речи. – Чтоб я на групповуху подписалась?!
«Вот озабоченная!» Штатский закатил глаза к потолку.
– Почему ты все разговоры к сексу сводишь? – с миролюбивой улыбкой спросил он у девушки. – Я тебя спрашиваю, видела ли ты собственными глазами кого-либо из приятелей Ферзя, знаешь ли их имена, можешь ли описать внешность…
– Миша всегда один приходил… – Аннушка ностальгически посмотрела куда-то в бесконечность. – Ни о ком не базарил, а только красивые слова говорил, нежные… Рассказывал, какая я типа клёвая, сексуальная… Он, вообще, временами очень складно так бухтел… Прям, как писатель.
– Как писатель? – удивлённо вскинул брови Штатский.
– Да, – кивнула Аннушка, возвращаясь из нирваны. – Заумное что-то гнал. Я слушала, хоть и не врубалась в эти темы. Только разок сказала: «Ты, Мишаня реально академик».
– Академик… – машинально повторил Семён Борисович.
– А он, – грустно усмехнулась Аннушка, – обиделся и отматерил меня. Говорит: «Может, ты на ботанов западаешь? Так я отвалю!» Ну, я, конечно, его успокоила, говорю: «Нет, Миха, настоящий мужик – это, типа, ты»…
– Настоящий мужик и академик… – прищурив глаза, Штатский постучал авторучкой по столу.
– Да, настоящий! – Аннушка снова эротично закинула ногу на ногу. – Не то, что вот этот… – она кивнула на экран телевизора.
Штатский обернулся вслед за
