— Как я говорила, я была ошеломлена, когда обнаружила, что негативы не лежат в конверте вместе с отпечатками, — призналась Сиренити. — Моей первой мыслью было, что кто-то другой взял их и использовал, чтобы меня шантажировать.
— Я знаю.
— Не очень-то приятно думать, что у тебя, возможно, есть враг.
— Я очень хорошо знаю, каково это — иметь врагов.
— Ни на секунду в этом не сомневаюсь, — ответила Сиренити. — Но я выросла с мыслью, что, даже если внешний мир считает всех нас, жителей Уиттс-Энда, немного чокнутыми, все равно мы соседи и друзья. Даже более того, мы — семья. Я всегда чувствовала, что могу рассчитывать на всех, кого знаю в поселке. Мы очень сплоченная община.
— Если исключить Эстерли, такое допущение будет, пожалуй, правильным. Думаю, логично будет также допустить, что со смертью Эстерли проблема с фотографиями перестанет существовать.
Он был доволен тем, как гладко у него это получилось. Как рассудительно и бесстрастно прозвучало. Он полностью овладел собой. Волна гнева и тревоги, накатившая на него в первый момент, когда она сказала ему, что не нашла негативы, почти схлынула.
Старые привычки снова брали свое. Калеб намеренно дистанцировался от гнева и первобытного охранительного чувства, нагнетавшего в кровь адреналин. Он умел справляться со своими эмоциями. Ему приходилось делать это всю жизнь.
— Вы определенно правы, — сказала она.
— Обычно лучше всего бывает предполагать очевидное.
— Очевидное?
— В нашем случае очевидный вывод состоит в том, что шантажистом был Эстерли. — Калеб поднял одну руку и отбивал ею пункты по мере их перечисления. — Он спрятал негативы в безопасное место на время осуществления своих планов. Он умер, не успев взять их оттуда. Представляется невероятным, чтобы кто-то случайно на них наткнулся. Конец истории.
— Ладно, вы меня убедили в правильности вашей теории. — Сиренити помолчала, ее переливчатые глаза все еще оставались встревоженными. — Единственное, что меня беспокоит в этой вашей теории, что беспокоило меня вроде бы с самого начала, собственно говоря, так это то, что именно Эмброуз рекомендовал мне обратиться к вам.
Калеб с ошеломленным видом уставился на нее.
— Что вы сказали?
Сиренити нахмурилась.
— Разве я вам не говорила, что это Эмброуз предложил вас в качестве возможного консультанта? Он назвал мне вас, когда я сказала ему, что собираюсь искать опытного и знающего консультанта по налаживанию бизнеса. Он посоветовал мне обратиться сначала к вам, потому что слышал, что вы очень хороший специалист.
— Нет, — сказал Калеб сквозь зубы. — Вы не упоминали об этом интересном факте.
— Да? Ну, значит, это вылетело у меня из головы.
Ему захотелось встряхнуть ее. Наивность — это одно, а глупость — совсем другое.
— Каким, черт возьми, образом Эмброуз Эстерли, пьяница и неудачник, конченый фотограф, живущий в городишке, который так мал, что его нет почти ни на одной карте, мог узнать обо мне?
— Вы же сами мне говорили, что вы лучший в этой области. Разве так уж странно, что такой человек, как Эмброуз, мог о вас слышать? Мы же здесь, в Уиттс-Энде, не совсем лишены контакта с мировыми событиями. Мы тоже получаем газеты. А Эмброуз регулярно читал почти все крупные газеты, выходящие на западном побережье.
— Газеты? — Калеб вспомнил кипы старых газет, во множестве виденные им в комнате коттеджа Эстерли.
— Именно там Эмброуз, по всей вероятности, и вычитал ваше имя, — терпеливо объясняла Сиренити. — В одной из газет, издающихся в Сиэтле. В разделе бизнеса когда-нибудь публиковались материалы о «Вентресс венчерс»?
— Да. — Такое возможно, признал Калеб. «Вентресс венчерс» то и дело мелькала на финансовых страницах газет, издающихся на западном побережье, а еще того чаще на страницах газет северо-запада. Здесь есть логическая связь.
— Но какой смысл направить вас ко мне, а потом повернуться на сто восемьдесят градусов и вас же шантажировать? — пробормотал в задумчивости Калеб. Он вдруг резко оборвал фразу. — Проклятие.
— Что такое?
— Ничего. Думаю, я только что ответил на свой вопрос.
— Буду рада, если вы и мне на него ответите, — недовольно произнесла Сиренити. — Зачем Эмброузу нужно было посылать меня к вам, а потом шантажировать, чтобы помешать моим деловым контактам с вами?
— Затем, что таким образом, как он, вероятно, думал, все было бы у него под контролем, — сказал Калеб, быстро соображая. — Вы говорили мне, что он не был сторонником перемен здесь, в Уиттс-Энде.
— Это так. Эмброуз не был сторонником почти вообще ничего. Он был весьма угнетенной личностью.
— Полагаю, он знал, что вы решили создать торговое предприятие «Уиттс-Энд — почтой»?
— Об этом знали все в поселке.
— А еще он, наверное, достаточно хорошо знал вас, чтобы понимать, что отговорить вас от этого он не сможет. Так или нет?
— Так.
— Поэтому он притворился, что помогает. Он отправил вас в том направлении, которое рассчитывал контролировать. Какого, вы говорите, возраста был Эстерли?
— Где-то около пятидесяти пяти, наверно. А что?
Да, он вполне мог прочитать о том скандале в семье Вентрессов, что разразился тридцать четыре года назад, подумал Калеб. Дед достаточно часто говорил ему, что новость о романе Кристал Брук с Гордоном Вентрессом обошла тогда все газеты северо-запада.
Эстерли не нужно было бы быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что даже спустя три с половиной десятилетия пачка «голых» фотографий и угроза шантажа возымели бы сильное и чрезвычайно отрицательное действие на любого человека, носящего фамилию Вентресс.
— Калеб?
Он взглянул на Сиренити, которая рассматривала его со смешанным чувством любопытства и тревоги.
— Это длинная история. Не буду вас ею утомлять сейчас. Давайте скажем так: я подозреваю, что ваш приятель Эстерли направил вас ко мне, потому что знал, что сможет с помощью этих снимков прихлопнуть любую сделку, которую вы заключите.
— Но откуда он мог знать, что вы выйдете из себя из-за нескольких фотографий, которые сам Эмброуз считал творениями искусства?
— Я не выходил из себя.
— Еще как вышли. Вы буквально взбеленились при мысли о том, чтобы иметь дело со мной, как только услышали, что я позировала в качестве обнаженной натуры. Признайте это.
— Я не взбеленился. — Калеб снова навис над ее столом. — Я ведь здесь, не так ли? Несмотря на эти проклятые фотографии.
— Да, конечно, но вы не можете отрицать, что когда впервые услышали о них, вы реагировали слишком остро.
— Я никогда не реагирую слишком остро, — сказал Калеб ледяным тоном.
