к реформам, которые проводил его ровесник по Итону Роберт "Бобби" Лонгден, молодой директор, погибший во время бомбардировки во время Второй мировой войны. По мнению Оруэлла, при Лонгдене Веллингтон стал "довольно просвещенным", что является обратным комплиментом и предполагает, что в его время все было наоборот.
Наконец, сразу после Пасхи пришло известие, что в Итоне освободилась стипендия. Приглашенный провести часть каникул с Будикомами в доме их деда в Тиклерттоне в Шропшире, Оруэлл уехал в приподнятом настроении. Джасинта вспоминала, как он освобождал вагон поезда, в котором предполагали сидеть дети, спрашивая у Проспера, вышли ли еще его пятна, и как его громко упрекнул попутчик за то, что он раскачивался на багажной полке. Одноглазый дедушка и бабушка Будикомов жили очень стильно, за ними присматривала его незамужняя дочь Лилиан в доме с десятью спальнями, окруженном небольшим поместьем. Там была рыбалка и стрельба, а также лес с пролесками, на который Джасинта, в более позднем возрасте, смотрела с ностальгией ("Они так быстро погибают, если их собирать, поэтому мы никогда этого не делали, а лежали среди них и обожали их тяжелый резкий аромат"). Тетя Лилиан была отзывчивой, любила детей, увлекалась естественной историей и местным наследием. Все это располагало к их молодому гостю. И вот, когда то, что Джасинта назвала "холодным разочарованием" Веллингтона, осталось позади, перед ним открылась перспектива первого семестра в Итоне.
Но как бы ни манила его мысль о новой школе, это было любопытное - и тревожное - время для подростка. Великая война, приближавшаяся к концу третьего года, зашла в тупик. Приезд Оруэлла в Итон в начале мая совпал с поздними этапами многомесячной битвы при Аррасе, в которой то, что первоначально приветствовалось как британский прорыв, в конечном итоге было отбито немцами ценой 160 000 потерь союзников. Среди широкой общественности первоначальный энтузиазм по поводу конфликта сменился разочарованием. Школьники, которые осенью 1914 года внимательно слушали рассказы огнедышащих молодых офицеров, приехавших в отпуск из Фландрии, теперь воспринимали их с усталым безразличием, ожесточившись от подозрения, что очень скоро им самим может понадобиться военная служба. Колеблющаяся патриотическая решимость часто считалась нуждающейся в подкреплении: Алек Во вспоминал, как каждые выходные семейный дом в Хэмпстеде посещал бдительный мужчина средних лет, который, желая поднять боевой дух, бодро спрашивал, кто он - "унылый Джимми" или "хвостатый"? Все это оказывало удручающее воздействие на школьную жизнь. Молодых мастеров, призванных в войска, заменили "землекопы" - пожилые мужчины, призванные с пенсии, стремящиеся сделать все возможное, но часто не справляющиеся с поставленной задачей. Недостаточно обеспеченные повара часто были вынуждены подавать галантин - куски прессованной некачественной курицы, обмазанной аспидом. В домашних библиотеках висели карты Западного фронта, на которых прилив и отлив сражений был представлен клубком шелковых нитей, подвешенных на булавках, но, насколько Оруэлл понимал, к 1917 году война не представляла для детей никакого интереса, кроме влияния на их желудки. Даже русская революция, по его мнению, "не произвела никакого впечатления".
Зловеще, но конфликт начал оказывать тревожащее воздействие и на Блэров, одновременно собирая их на военные действия и рассеивая по Англии и континенту, что глубоко нарушило их способность функционировать как семейная единица. В 1917 году Ричард Блэр, совершив необычайно галантный поступок, оставил свои обязанности в гольф-клубе, записался в армию в звании второго лейтенанта - в шестьдесят лет он считался одним из самых старых младших офицеров британской армии - и отправился во Францию, где ему поручили командовать складом мулов в Марселе. Сохранилась фотография, на которой он запечатлен в увольнительной с женой и младшими детьми. Ида, тем временем, перебралась в Лондон, чтобы работать в Министерстве пенсий. Марджори тоже нашла работу на войне - она работала рассыльным в Женском легионе. Аврил, которой сейчас было девять лет, похоже, отправили в школу-интернат, так как в письме Иды миссис Будиком говорится о поездке в Лондон, чтобы "посидеть с ней" в субботу днем, когда она выздоравливала после тяжелого приступа гриппа.
Эта серия переездов имела два непосредственных последствия для Блэров. С одной стороны, она положила начало четырехлетнему периоду виртуального кочевничества, когда они часто жили порознь или не могли снять достаточно большое помещение, чтобы вся семья могла жить вместе. Дом на Сент-Маркс Роуд был сдан, и Ида и Марджори начали свою лондонскую жизнь в съемных комнатах в Эрлс Корт, а затем переехали в небольшую квартиру в Молл Чамберс, Ноттинг Хилл - достаточно большую, чтобы Эрик и Аврил могли иногда оставаться на ночь, но недостаточно большую, чтобы разместить их на все школьные каникулы. Одним из решений было отправить их погостить к дяде Чарли в его дом в Паркстоуне, недалеко от Борнмута, но это было не совсем идеально. Мало того, что Чарльз Лимузин был холостяком и имел профессиональные обязанности, Борнмут предлагал мало удобств: Аврил помнила дни, когда брат и сестра бездельничали на катке, ловили ящериц на поле для гольфа или вскрывали сосновые шишки, чтобы съесть их семена.
Если одним из последствий войны было разрушение семейной жизни Блэров, то вторым стало то, что их младшие дети были брошены в объятия, так сказать, соседей из Хенли. Оруэлл не только жил в Тиклертоне во время весенних и летних каникул 1917 года, он и Аврил также были отправлены к Баддикомам в роли "платных гостей" на следующее Рождество за £1 за голову в неделю. Письмо Иды миссис Баддиком, в котором она излагает свои планы, выдает некоторую долю смущения: "Я очень неловко устроилась... Я чувствую, что с моей стороны ужасно круто просить вас об этом, но сейчас такие необычные времена, что приходится поступать не по правилам". Вы подозреваете, что для Оруэлла эти длительные пребывания не представляли особой трудности - ему нравились Будикомы, он с удовольствием проводил время в Тиклертоне и имел общие интересы и с Джасинтой, и с Проспером. Но в результате значительную часть подросткового возраста он провел более или менее оторванным от семьи. Несомненно, это способствовало развитию чувства независимости и самостоятельности, но были и другие сферы его жизни, на которые это влияние было гораздо менее позитивным, а то и вовсе пагубным.
Однако все это было в будущем. Пока же оставалась только перспектива его новой школы. Об Итоне в начале двадцатого века было написано так много - в основном восторженными мальчишками, - что трудно передать влияние, которое он оказал на учеников, получивших там образование, не иначе как в символических терминах, в сложной амальгаме обычаев, привычек и живописных традиций, из которых состояла большая
