— Сходитесь!
В ту же секунду соперники бросились друг на друга и сшиблись как раз посредине импровизированного ристалища. Копье графа, скользнув по наручному щиту незнакомца, переломилось о щиток, прикрывавший тому грудь, между тем как копье его неведомого соперника, ударив в гребень графского шлема, разорвало крепившие его под подбородком ремни и сбило шлем с головы незадачливого претендента на руку Елены. Граф оказался безоружным, с непокрытой головой. По лицу его стекали капли крови: как видно, копье, сорвав с него шлем, рассекло ему голову.
Рыцарь Серебряного Лебедя остановился, давая графу время надеть другой шлем и взять новое копье, показывая тем самым, что он не стремится воспользоваться первым же преимуществом и готов продолжить бой с равными шансами.
Граф вполне оценил такую любезность, но чуть помедлил, прежде чем принять ее. Однако неизвестный защитник Елены показал себя серьезным противником, и потому Равенштейн отбросил бесполезный обломок копья, взял новый шлем из рук оруженосца и, оттолкнув протянутое ему новое копье, выхватил меч, давая понять, что предпочитает продолжить бой этим оружием. Незнакомец тут же последовал его примеру — отбросил копье и, выхватив меч, салютовал в знак готовности драться этим оружием, коли такова воля графа. Вновь запели трубы, и вновь противники бросились навстречу друг другу.
С самых первых ударов зрители поняли, что они не заблуждались в своих предположениях: граф делал ставку на свою необыкновенную силу, а противник его — на ловкость и мастерство. И, соответственно, один рубил сплеча, тогда как другой колол острием: граф фон Равенштейн стремился разрубить доспехи незнакомца, а тот пытался пронзить графа своим мечом.
То был страшный бой. Ухватив меч обеими руками, граф фон Равенштейн рубил своего противника точно дровосек, и при каждом его ударе от доспехов незнакомца отлетали куски железа — вот уже совсем исчез серебряный лебедь, стальной щит юного рыцаря все уменьшался в размерах с каждым ударом графа, золотая корона была разбита; в свою очередь рыцарь Серебряного Лебедя колол и колол графа в незащищенные места, стремясь поразить его в самое сердце. Обагряя доспехи Равенштейна, из-под нагрудника его и наплечников сочились алые капли крови, совершенно очевидно говорившие о том, что меч соперника проник во все уязвимые места. А если так, то исход боя становился лишь вопросом времени. Выдержат ли доспехи рыцаря Серебряного Лебедя до того момента, когда граф фон Равенштейн потеряет силы от полученных им ран? Вопросом этим задавались все, кто следил за поединком и за тактикой, избранной каждым из бойцов. Наконец последний удар Равенштейна рассек гребень шлема противника, и незнакомец продолжал сражаться с непокрытой головой. Казалось, удача улыбнулась графу, князь и Елена замерли, охваченные смертельной тревогой.
Но страх этот был недолгим: сообразив, что теперь самое время изменить тактику, их юный защитник в тот же миг перестал атаковать противника, направив все усилия на отражение ударов. Пред взорами зрителей предстал изумительный поединок: рыцарь Серебряного Лебедя замер неподвижно словно статуя — казалось, живут только его рука и меч; и как ни рубил теперь граф, меч его неизменно натыкался на разящую сталь, и ни разу не удалось ему даже задеть юного рыцаря. Граф недаром слыл искусным рубакой, но все его приемы будто были хорошо известны сопернику. Клинки скрещивались так, словно невидимый мощный магнит притягивал их друг к другу: то. был поединок разящих молний, игра двух смертоносных стальных жал.
Однако столь яростная схватка не могла продолжаться до бесконечности. Раны графа, хотя и не тяжелые, продолжали кровоточить, и алые струйки крови стекали уже на чепрак его коня. Кровь заливала глаза Равенштейну, и ему приходилось время от времени выдувать ее из-под забрала. Сам он чувствовал, что силы его покидают и в глазах мутится. Юнец уже показал себя слишком искусным фехтовальщиком, чтобы Равенштейн мог надеяться одолеть его мечом, потому граф предпринял последнюю отчаянную попытку одержать победу: отбросив бесполезный теперь меч, он подхватил боевой топор, подвешенный к луке седла. Словно по волшебству противник его мгновенно проделал тот же маневр, и соперники вновь изготовились к бою, в котором теперь решалась их судьба.
Но уже с первых ударов бойцы с недоумением обнаружили, что они будто поменялись ролями — теперь граф фон Равенштейн оборонялся, а нападал рыцарь Серебряного Лебедя, и проделывал он это с такой мощью и стремительностью, что глазу невозможно было уследить за мелькавшим в его руке коротким, но массивным топором, что сверкал подобно молнии. Некоторое время граф еще держался, тем самым подтверждая заслуженность своей славы, но вдруг он промедлил, отражая удар, — топор противника со всей силой обрушился на его шлем, разбил гребень, графскую корону, и хотя и не рассек черепа, но, подобно стальной дубине, оглушил Равенштейна, и тот упал головой на шею лошади. Инстинктивно стараясь удержать равновесие, он вцепился в нее обеими руками и выронил топор. Затем зашатался в седле и наконец упал наземь, так что противнику не пришлось повторять удар.
Прибежавшие оруженосцы сняли шлем с графа: у него носом и ртом шла кровь, он был без сознания. Раненого отнесли в палатку и, когда сняли доспехи, на нем, помимо ранений в голову, обнаружили пять ран по всему телу.
Между тем рыцарь Серебряного Лебедя вновь привязал свой топор к луке седла, вложил меч в ножны, подобрал копье и, подойдя под балкон принцессы Беатрисы, поклонился князю Адольфу и его дочери; но, вместо того чтобы войти в ворота замка, как они того ожидали, он пошел к берегу и сел в лодку, которая тотчас отплыла вверх по течению реки, увозя таинственного победителя.
Граф пришел в себя часа через два, тут же приказав сниматься с лагеря и возвращаться в Равенштейн.
А к вечеру приехал в сопровождении двадцати воинов граф Карл фон Хомбург, поспешивший на призыв князя Адольфа Клевского, который, как мы говорили, разослал гонцов ко всем своим друзьям и союзникам, что жили в здешних краях.
Теперь необходимость в помощи отпала, но, тем не менее, старому рыцарю был оказан самый радушный прием; в честь его прибытия в замке устроили праздничный пир.
XI
Пока в Клеве разворачивались эти события, ландграф Людвиг, у которого из всех близких остался лишь старинный друг граф Карл фон Хомбург, в своем замке Годесберг горько оплакивал и потерю Эммы, не желавшей возвращаться домой, и смерть Отона, считая его погибшим. Тщетно граф Карл пытался ободрить его, уверяя, что жена непременно простит его заблуждение, а сын, безусловно, спасся вплавь, — бедняга-ландграф не желал верить словам утешения, повторяя, что раз сам он был беспощаден, то и ему пощады не будет. Но столь неистовая скорбь не могла длиться до бесконечности, и вскоре ландграф впал в глубокое уныние, затворившись в самых дальних покоях замка Годесберг.
Лишь Хомбурга допускал он к себе, хотя и тому подчас приходилось дни напролет ждать встречи со старым другом. Славный рыцарь уже не знал, что и делать: то он собирался ехать за Эммой в монастырь Ноненверт, но опасался, как бы ее новый отказ не усугубил страданий несчастного супруга; то решался отправиться на розыски Отона, но холодел от ужаса при мысли, что поиски эти могут оказаться бесплодными и тогда несчастный отец совсем обезумеет от горя.
