своей подругой, которую везут на казнь. Несколько строчек; в них прямо чувствуется дух Евангелия: «Ни тогда, ни после Андрей не мог понять, как это сделалось; но только в эту минуту всё изменилось в нём, точно в этом добром, жалостливом взгляде были какие-то чары. Тревога и страх, негодование, жалость, месть – всё было забыто, всё потонуло в каком-то великом, невыразимом чувстве, охватившем всё его существо. Это было нечто большее, чем энтузиазм, большее, чем готовность на всякие жертвы. Это была положительная жажда мученичества, внезапно пробудившаяся в нём. Он всегда порицал это чувство в других и считал себя самого совершенно к нему неспособным; но теперь оно переполняло его душу и сердце, трепетало в каждой фибре его существа. Быть там, среди них, на этой чёрной, позорной колеснице, с плечами, привязанными к деревянной доске, подобно этой женщине, склоняющей над толпою свое лучезарное лицо, – это была не казнь, не жертва, а выполнение страстного желания, осуществление мечты о высочайшем счастье! Забывши место, толпу, опасность, всё, повинуясь лишь неодолимому порыву, – он сделал шаг вперёд, протянув к ней обе руки». Это описание совершенно в духе раннего христианства.
Интересно, что в 70-80-е годы создавались картины, пронизанные духом христианства, но посвящённые именно революционерам-народникам. Вот, например, я пытался найти, но в своей огромной библиотеке не смог докопаться до альбомов (думаю, вы все и сами их себе представляете) великого художника, который считал себя христианским анархистом, толстовцем, пацифистом – Николая Ге. И самая известная его картина «Христос перед Пилатом. (Что есть истина?)» (у неё два названия) была официально запрещена властями, потому что вызывала чересчур много ассоциаций. Пилат слишком ассоциировался, рифмовался с царскими властями, судами, судьями, палачами, жандармами, а Христос на этой картине слишком рифмовался с революционерами. Так же, как и другие картины Ге.
И, допустим, другая картина, которая в то время была запрещена. Картина Репина «Отказ от исповеди» – очень известная. И опять многие люди говорили, что Христос здесь не со священником с крестом, а вот этот революционер, бунтарь и мученик, который готовится умереть или принять смерть без причастия и официального покаяния, вот он – настоящий продолжатель Христа.
Поэтому нас не должно удивлять, что, когда прошло несколько лет и состоялся процесс над героическими «первомартовцами», революционерами, казнившими Александра II, то, конечно, их судьи, палачи, прокуроры считали себя христианами. Тот же прокурор Муравьёв, потребовавший смертной казни… Хотя и Лев Толстой, и Владимир Соловьев во имя христианства настаивали на помиловании революционеров.
Интересно, что когда шёл допрос Андрея Желябова (одного из лидеров Народной Воли), его спросили о его религиозной принадлежности. И вот что он отвечал: «Крещён в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почётное место. Я верю в истину и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетённых и слабых, а если нужно, то за них и пострадать». То есть смотрите: те, кто приговаривают Желябова к виселице, считают себя христианами, и Желябов говорит, что он считает себя в каком-то смысле продолжателем дела Христа. «Отдать душу свою за други своя» и т. д. Повторяю, героическое народничество семидесятых годов революционное, оно полно христианских мотивов. И Ге, и Репин, и приведенная цитата из романа Степняка-Кравчинского просто вопиют нам об этом. (Кстати, один провинциальный анархист-публицист эпохи Перестройки, член Конфедерации анархо-синдикалистов, по фамилии Лапшов как-то признался, что впервые и навсегда остро осознал и почувствовал себя анархистом, когда советским подростком, оказавшись в Третьяковской Галерее, увидел картину Крамского «Христос в пустыне».)
В этом смысле совершенно неслучайно, что, спустя ещё несколько десятилетий, Блок в «Двенадцати» ставит Христа во главе революционеров. Иными словами, в культуре постоянно присутствует эта мысль: Христос не с власть имущими, не с сытыми, не с богачами, не с прокурорами, не с жандармами, не с казаками с нагайками, не с фабрикантами, не с помещиками и т. д., а Христос с теми, кто страдает, кто протестует, кто гоним за свои убеждения и кто восстаёт за них. С теми, кто хочет помочь ближнему. Эта идея постоянно присутствовала в России и не только в России в то время.
И тут я должен сослаться на такого не революционного, а, скорее, либерального, но очень важного мыслителя, оказавшего колоссальное влияние на всю русскую (и даже не только русскую) философию и понимание христианства, как уже упоминавшийся Владимир Соловьёв. В конце XIX в. он выступает с очень известной небольшой статьёй «Об упадке средневекового миросозерцания». Это удивительная статья, и надо сказать в двух словах, о чём он там пишет.
Он говорит: вот смотрите, какая странная штука получается. Мы говорим: «Средние века – это и есть христианство. А вот есть всякие Вольтеры, просветители, всякие революционеры, социалисты. Они – атеисты, они против христианства». Значит, мы должны поставить знак равенства между средневековьем и Христом, и христианством? И, соответственно, считать их врагами и гонителями Вольтера и Просвещения? Но Соловьев говорит: ну, на самом деле всё совсем не так. Средние века – это не христианство! Это первоначальный христианский импульс, идущий от Христа и первых мучеников, апостолов, который ушёл в языческий мир, в мир Империи. Это христианство, которое смешалось и растаяло, растворилось в империи язычников, в мире имперцев. И Средние века – это не синоним христианства, это именно такой странный гибрид изначального христианства и империи, язычества. И в этом смысле, поскольку в Евангелии говорится: «дух дышит, где хочет», Соловьев и приводит эту параллель. Как известно, по христианскому догмату и традиции священник тогда священник, когда он выполняет таинство. Неважно, кто он, какова его личность. Он может быть нехорошим человеком или вообще даже неверующим, но, когда он совершает какой-то обряд, таинство, то через него действует Бог. И Соловьев говорит, что точно так же, если «дух дышит, где хочет», мы можем сказать, что подлинный Христос не со Средними веками, не с палачами инквизиции, не с мракобесами, не с реакционерами, а вот с такими людьми, как Вольтер. Они, может быть, не знают Христа, они его отрицают, называют себя атеистами или деистами, но раз они выступают против пыток, против смертной казни, за свободу человека, они продолжают дело Христа.
Если Бог может действовать через любого священника, независимо от его личности, почему он не может действовать через людей, которые не знакомы с христианством или отрицают его и называют себя «атеистами»? Поэтому Соловьев говорит, что
