кисель в этой развороченной груди ещё можно так обозвать.
– Ты не знаешь, сколько стоят едва распустившиеся и ещё не тронутые морозом цветы? – улыбаюсь я.
– И неужели от одного цветка ты разбогатеешь? – повторяет Мамочка.
– Ты права. Ведь дело уже не в деньгах, дело в принципах. Она послушница. Она – товар. В первую очередь, товар.
– Ты хочешь выжать из влюблённой все соки, вкусить самостоятельно и уличить пользу, однако отчего-то помышляешь, что после предательства она с ропотом и сладкой грустью припадёт на колени? перед тобой? ты в это в самом деле веришь?
Слова задевают, и я пускаюсь в нервное объяснение:
– Я не просто хочу, я сделаю это! Монастырь стоит на подобных. А что будут говорить о нас с тобой, Ману, когда прознают, что лучшее из предоставляемого мы оставляем себе? – Руки смыкаются на подбородке. – И почему ты называешь это предательством? Я своего сердца не обещал и сердце взамен не просил. Она не моя и мне никто…
– Тебе ведомы негласные клятвы.
– А знаешь, почему она от меня не отвернется?.. да потому что женщины молятся на ранящие их ножи, они целуют их и с изрешечёнными от порезов руками вводят в себя сами. Извращения не в головах, прибывающих сюда, извращения у женщин на сердце.
Ману молчит. Затем восклицает:
– А что если Луна не такая?
– Все женщины таковы, – отвечаю я.
– Пускай. Но разве она не особенна? Ты чувствуешь родную душу, чуешь породу, видишь стать. Ты судишь подобно послушнице, но она им неровня – она выше в тысячу раз. И от твоего решения будет зависеть, как сложится её судьба. Не наноси удар первым, если можешь. Не ты. Не ломай ни девочку, ни её будущее. Может, Луна заслуживает отличительного? Принятые тобой решения сейчас скажутся на её действия потом.
– Это Луна тебе напела? Она просила вступиться? Просила не продавать её?
– О, ты знаешь, птичка бы так не поступила.
– Отчего рьяно защищаешь? Чем она ухватила и твоё сердце? Почему стала любимицей среди любимиц?
– Именно. И моё сердце. Но твоё – первым.
– Нет, – перебиваю я. – Придумай другой ответ.
– Значит, потому что я вижу в ней себя.
– Оставь это, Ману! – вскидываю руками. – Ты – характер, ты – сталь и ты – мощь, она же – слабость. И своя, и людей, к которым прикасается. Она слабая и слабость привносит; она интересная, но не особенная.
– А что если наоборот? Что если ты ошибаешься?
– Назови другую причину.
– Я вижу в ней тебя. Не заслуживай очередного сильного врага, ибо Луна выглядит достойным соперником.
Падаю в кресло и едва не взвываю от досады. Ругаюсь и говорю:
– Я должен её продать.
– Должен – дерзай. Но перед этим подумай: кому и что ты должен в первую очередь. Не себе ли самому? Не ощущай стыд за выбор в свою пользу.
Однако завтра за ней явится змей.
Я соврал Луне про изменённую дату, дабы ещё раз узреть блаженное расслабленное лицо и спокойную улыбку.
Я мог спасти мою радость.
Я могу спасти мою радость.
Могу успеть…!
Девочка
Покупатель прибывает в срок.
Ян провожает меня: передаёт из рук в руки и направляет в одну из слащавых обителей порока. За красные ткани. Ни упоение, ни негодование не беспокоят его лица. Ян говорит на старом наречии. Покупатель отвечает улыбкой и руками показывает начало молитвы; затем смеётся и просит прощения за осквернение этим жестом чистоты Монастыря.
Ян чертыхается. Холодная война рокочет во взгляде; удар собственных мыслей возвращает к нерушимому ранее спокойствию.
– Приятного вечера, – кивает он и указывает рукой на комнаты. – Прошу.
Я цепляюсь взглядом за ускользающего мужчину, а мужчина подле цепляет меня за талию и скользит в спальню.
