душу.
Звездным небом и моей душою
Ты твердишь, что существуешь Ты,
воскликнул он.
Как слепой ребенок от рожденья,
Материнского не знав лица,
Все-таки запомнил шепот, пенье,
Бережной руки прикосновенье,
Теплоту и нежность без конца.
Так и я, Тебя не видя, знаю;
Разуму земному вопреки,
Я Твое дыханье ощущаю,
Песню слышу, шепот понимаю,
Чувствую тепло Твоей руки.
Из этого, не внушенного извне, но рожденного в его душе, вместе с нею, богопонимания и богоощущения Дмитрия Кленовского вытекает и направленность всего его творчества, его «символ веры» поэта, определение своего назначения, своих прав и обязанностей по отношению к человеку – к современнику и к потомку.
Поэту наших сумрачных дней он приказывает устремляться в высь, к сияющему небу, к звездной ризе Господней и черпать там, только там, силу, оживляющую и укрепляющую его слово, – глагол миров.
Гляди всё выше ты
Читай без слов
По небу вышитый
Глагол миров!
Пусть сила грозная
Ломает дверь,
На небо звездное
Смотри и верь!
Прочтенные на небесной скрижали Господа глаголы поэт обязан донести до людей и щедрой рукою разметать их искры по обнищавшей духом земле, ибо он умудрен, он знает то, что лишь смутно ощущают, чего лишь жаждут другие.
…Обретенным знанием своим
Делиться должен каждый в мире сущий,
И наша очередь теперь другим
Дать обещанье радости грядущей.
И мы слагаем песни и, таясь,
Бредем от человека к человеку
Сквозь темноту, и боль, и кровь, и грязь —
Рапсодами трагического века.
Ощущение себя таким рапсодом, обязанным нести Господне обетование «от человека к человеку», определяет творчество поэта, как деяние апостольское, и своим святым предтечам на этом пути Д. Кленовский посвящает пламенно трогательные строки.
Они – свидетели. Они видали.
Пред взором их в те дивные года
Калеки шли и мертвецы вставали,
Сиял Фавор, вином цвела вода.
И потому их слово непреложно,
И углем жжет их вдохновенный взгляд,
И даже невозможное возможно,
Когда они об этом говорят.
Они не лгут! И наше утешенье —
Глоток тепла среди житейских стуж —
Поверить в их высокое волненье
Свидетельство их потрясенных душ!
Дойти! Сказать Поведать всей вселенной,
Всему, что просит, ищет и зовет,
Живую повесть истины нетленной,
Предвозвестить Благоприятный Год!
В творчестве Д. Кленовского вера, порыв души к ее Создателю, ощущение Его близости, Его Промысла превалирует над религией, то есть над догматическим оформлением своего кредо. Как выразитель религиозных настроений своего поколения, он даже не пытается религиозно оформить эту владеющую им веру.
Темен путь среди земного мрака…
Как могу понять себя, познать я!?
Так сургуч не понимает знаков,
В нем навек оттиснутых печатью.
Но разящее прикосновенье
Ощутил он в трепете и дрожи
И хранит прекрасное раненье,
Оттиск Духа на остывшей коже.
И пускай еще не как сегодня
Не прочесть мне своего названья, —
Знаю я: на мне печать Господня!
Мне довольно этого сознанья.
Религиозное оформление своей веры Д. Кленовский видит не в мышлении, но в действии, в «материальном» проявлении любви и веры, в творческом исповедании христианства.
Если кошка пищит у двери
И ты можешь ее впустить, —
Помоги обогреться зверю,
У плиты молока попить.
Если мальчик бредет из школы
И, насупившись, смотрит в бок,
Подари ему нож веселый,
Смастерить ружье и свисток.
Это всё, что во славу Бога
Можешь сделать ты на земле.
Это мало и это – много.
Это – словно цветок на скале.
Подвиг аскезы, отстранение себя от суетной жизни со всеми ее радостями и печалями совершенно чужд духовному строю Д. Кленовского. Материальный мир для него прежде всего проявление творчества Господня, и поэт зовет к восприятию этого творчества, к радованию им и благодарности Господу за дарованную Им нашей жизни красоту.
Каждый голубь на моем дворе —
Хоть сейчас над Иорданом пари!
Каждая лилия, просиявшая на заре, —
Хоть сейчас гори в руках Марии.
И всё же наша земная жизнь для Д. Кленовского только «побывка», временное пребывание на земле, куда душа приходит из иного мира и откуда она снова устремляется в другой, потусторонний, лежащий за гранью смерти, мир. Нужно ли тогда бояться смерти? Д. Кленовский не ощущает этого страха, так как он нерушимо уверен в жизни вечной. Он полон чисто христианского оптимизма и не видит в акте физической смерти жуткой устрашающей тайны. Переход в иной мир в его представлении только «расстоянье», этап пути духа в вечности бытия.
Не так ли, смерть, в твои края
Бредешь в томительном незнанье,
А тайна страшная твоя
Всего лишь только расстоянье?
Чем ближе, тем яснее ты,
И неизбежность вскоре минет!
Так нужно ли в твои черты
С тревогой всматриваться ныне?
И на дорогах бытия
И вопрошать и ждать ответа,
Не буду ль просто завтра я
Там, где меня сегодня нету?
Переход сквозь двери смерти в иной, лучший мир как будто бы даже влечет к себе углубленного в тайны бытия поэта. В другом стихотворении он добавляет:
Я знаю, как прекрасно там,
В мирах, неведомых отсюда,
И час придет – себя отдам
Испепеляющему чуду.
Не смерть, а воскресение предчувствует он, возвращение к утраченной в земной юдоли радости:
Смерть придет, так непременно надо,
Не страшись ее прикосновенья!
В ней не наказанье, в ней – награда,
Не исчезновенье, – возвращенье.
Вести с родной земли доходят к нам, живущим в свободном мире, отрывисто и скупо. Но даже со слов коммунистической печати мы всё чаще и чаще узнаем о религиозном порыве, вспыхивающем в сердцах молодежи именно того поколения, глашатаем психического строя которого является поэт Дмитрий Кленовский. Коммунистические газеты
