Вот и мы сподобились. Недоубитая подругой писательница в коме, а нам надлежит осознавать…
Я смеюсь, объясняя Саше логику моих санта-барбарских размышлений.
— Нашла повод острить, — говорит Саша.
— Надо доубить, — отвечаю я. — Выдернуть трубочки.
Но лицо Саши искажает такая мука, что я извиняюсь и предлагаю уболтать писательницу, когда та оклемается, объяснив все чем-нибудь простым и не оскорбительным для Раисы, или дать ей денег в возмещение.
— Это было связано со взяткой военкому? — спрашиваю я, ибо не вижу в солнечном облике Раисы другого криминала.
— Все хуже, — отвечает Саша. — Писательница застала их с военкомом.
— В момент вручения?
— О господи! — кричит Саша. — Военком полез к Раисе, все на ней разорвал, хозяйство вывалил, а тут — инженер души. И что думает инженер?
— Что Раиса — б… — отвечаю я, до такой степени мне понятно устройство нашей женской психологии.
— Все правильно, — говорит Саша. — Но ведь она не знает Раису и даже слушать ее не захотела. Раиса испугалась огласки, позора, того, что узнает Миша, дети… Одним словом, она спятила от стыда. И лежит на стуле в лавке.
Я замираю.
…Я помню их любовь с ростка. Она вышла замуж раньше всех. Тростиночка сразу попала в тугой семейный сноп. Невообразимая и неприемлемая для меня лично ситуация. Я видела этих дядететок, улыбчиво-приставучих. Они могли бежать за Раисой любое расстояние, чтоб вручить забытые очки, часы, книгу, деньги, чтоб оторвать нитку, которая вынырнула из-под подола, была замечена, а на самый момент ухода — забыта. Я же, грешница, все представляла себе тот диванчик с громко падающей навзничь спинкой, на которой начиналось таинство их любви. Через стол для обеда стояло кресло-кровать, на котором спала одна из дядететь.
Так тогда жили все. Вповалку. Светлоглазые Раиса и Миша все время трогали друг друга руками, в этом было что-то от чувств слепых. Я очень их тогда жалела. Но надо отдать должное «снопу». Они поднапряглись и купили молодым однокомнатный кооператив. Это было что-то бракованное, уже не помню как: первый этаж, вся их комната представляла суженную ко дну часть квадратного стакана. Площадь потолка была больше площади пола, у белых стен был обморочно падающий вид. Но это все уродство было счастьем. Мы все вместе обряжали комнату как могли. Мы покупали какие-то несоединимые друг с другом картинки и вешали, как хотели сами. Почему-то я тогда запала на линогравюры, а Саша — на расписные доски. Господи, где это все сейчас? Я сто лет не была дома у Раисы. В большой квартире, возле Звездного, куда они потом опять съехались все вместе, я была только на новоселье. Было очень весело, прелестные были мальчишки. Им тогда было девять или десять. Я очень гордилась своим подарком — немецким чайным сервизом с охотничьими пейзажами и трофеями. Я требовала, чтоб из него немедленно пили чай, но сервиз был запячен в сервант типа хельга и высверкивал из-за стекла чуждой нам жизнью баронов, бюргеров и их породистых собак. Квартира была большая, стены стояли ровненько. Она образовалась от стечения чужих смертей и возникших возможностей приватизации.
— За мальчишками нужен глаз да глаз, — объясняла нам Раиса.
А то мы этого не знали! Матерями мы с Сашей стали раньше. Раиса несколько лет лечила свою рожальную систему, а я Катьку родила сразу. Саша своего — через пару лет. Поэтому наши дети были старше мальчишек Раисы. С начала Афганистана Раиса стала бояться армии. И мы все были в курсе, как она искала человека, который возьмет у нее сумму прописью за вольную для мальчиков. Значит, взяточнику денег показалось мало?
Саша долго выспрашивала, как я. Я поняла, что нужна.
Мы поехали в ларек.
— Я его забила гвоздями, — говорит Саша. — Прихвати клещи или плоскогубцы.
Я — Саша
Ольга медленно возит нас по Москве. Мы рассчитываем, что Рая потихоньку придет в себя. Но она ведет себя странно. Все время смотрит в окно. На лице ее недоумение.
— Что-то я ничего не узнаю, — говорит она. У нее и голос странный. Какой-то вчерашний…
— Ну и что ты не узнаешь? — спрашивает Ольга.
— Боже, это ты! — восклицает Раиса. — А я думала, что таксистка. Когда ты научилась водить машину?
Ольга резко тормозит и поворачивается к нам. У нее бледное лицо, и на нем графически нарисован ужас.
— Вот видишь, — говорит Раиса, — ты не очень это умеешь…
Ольга смотрит на меня.
— Отвези нас в какой-нибудь тихий скверик, — предлагаю я. — В Останкино, к примеру…
Но Ольга сворачивает к Чистым прудам.
Сквозь пыльные деревья Раиса высматривает ротонду «Современника».
— А разве «Колизей» работает? — спрашивает она.
— Интересно, — тихо говорит Ольга, — она в беспамятство уходит сознательно или на самом деле ее залило черными чернилами?
— Ты ее подозреваешь в лукавстве? Хитрости? Ты считаешь, она такая?
— Таких миллион, — резко говорит Ольга. — Самый примитивный способ побега: шандарахнуть человека и прикинуться шлангом.
— Молчи! — говорю я. — Бог ее спас от греха смерти.
— А если бы у Бога была другая забота? И вообще. Она ведь не знает, что помилована? Или знает?
— Я не говорила с ней на эту тему.
— А на какую говорила?
— Она говорит только про военкома.
— А инженерка, дура, как там оказалась?
— Когда-нибудь узнаем.
— Что? — Рая поворачивает к нам лицо. Оно у нее узенькое, напоминает зверушку. И взгляд у нее диковатый, лесной.
— Ты все деньги отдала? — спрашивает Ольга.
— Какие деньги? — отвечает Раиса и туг же начинает смеяться: — А-а, ты про это! Но ведь мы решили не брать палас. Он шире комнаты — загиб у стены будет очень торчать.
Ольга тормозит так, что я ударяюсь подбородком о ее кресло. Я помню этот палас. Мы с таким трудом нашли тогда что-то подходящее по деньгам, которые были у молодоженов. На Петровско-Разумовской в магазине «Ковры» высмотрели стоящий рулон подходящего цвета. Зелень и ржа.
Раиса щебечет. Она уже не зверушка, а птица-зеленушка. Такая вся порывисто-всклокоченная, прямо как с кустов Коктебеля. Я тычу пальцем в Ольгу. Наверное, хочу этим древним немым способом что-то сообщить. Ольга прижимает мои пальцы к спине — значит, поняла и отвечает. Мы едем домой к Раисе.
— Куда вы меня приволокли? — смеется она.
Нам навстречу выходят все: ее отец, мать, тетка, мальчишки. Они любят, когда мы приходим.
— Мама, — растерянно говорит Раиса. Потом смотрит на сыновей. — А кто эти мальчики? — Голос ее тонок. Она уже не зеленушка, она девятиклассница, староста класса и выясняет, кто новенький. Потом в смятении поворачивается к нам: — Оказывается, мы переехали. Я забыла вам сказать.
