Лихорадка раздражала Моску. И лишь ее пальцы немного его успокаивали, и он понял, что она спокойно отнесется к тому, что он когда-то сделал.
– Не засыпай, – попросил он. – Я давно уже хочу тебе кое-что рассказать, да все никак не мог решить, интересно ли это тебе будет. – И он стал имитировать певучие интонации, с какими рассказывают ребенку сказку на ночь. – А сейчас я расскажу тебе одну историю, – сказал он и потянулся к тумбочке за пачкой сигарет.
…Полевой склад боеприпасов простирался на многие мили, снаряды в траншеях были сложены аккуратными штабелями, словно связки черных поленьев. Моска сидел в кабине и наблюдал, как пленные нагружают кузов стоящего впереди грузовика. На пленных были зеленые саржевые робы, а на головах – плоские кепки из того же материала. Если бы не огромная буква "П", намалеванная белой краской у них на спинах и на каждой штанине, в лесу они могли бы без труда скрыться в листве.
Откуда-то из чащи раздались три пронзительных свистка – отбой. Моска выскочил из кабины и крикнул:
– Эй, Фриц, иди-ка сюда!
Пленный, которого он назначил старшим над грузчиками, подошел к его грузовику.
– Вы успеете закончить погрузку?
Немец, коротконогий мужчина лет сорока, с морщинистым лицом старичка-мальчика, который держался с Моской без всякого подобострастия, пожал плечами и ответил на ломаном английском:
– Мы быть поздно к ужин.
Они оба усмехнулись. Любой другой пленный стал бы уверять Моску, что погрузку непременно закончат, лишь бы не впасть в немилость.
– Ладно, кончай, – сказал Моска. – Пусть эти гады передохнут.
Он дал немцу сигарету, и тот сунул ее в карман своей зеленой куртки. Курить на территории склада не разрешалось, хотя, разумеется, и Моска, и другие американские солдаты нарушали этот запрет.
– Пусть фрицы загружаются, а ты сосчитай всех и доложи мне.
Немец ушел, и пленные стали залезать в кузова грузовиков.
Они медленно продвигались по проселку через лес. Время от времени проселок пересекался с другими лесными дорогами, встречные грузовики пристраивались в хвост, и скоро длинная колонна открытых грузовиков выехала из леса и двинулась по полю в лимонно-желтых лучах весеннего солнца. И для охранников, и для пленных война осталась где-то далеко. Им уже ничто не угрожало, все споры между ними разрешились. Ехали тихо и вроде бы довольные друг другом. Их путь лежал от лесного массива, где располагался полевой склад, к баракам за колючей проволокой.
Охранники, американские солдаты, получившие тяжелые ранения на фронте и признанные негодными для строевой службы, достаточно натерпелись на войне. А пленные горевали о своей доле лишь вечерами, глядя, как их сторожа садятся по машинам и катят в ближайший городок.
Лица пленных за колючей проволокой выражали жалобную зависть детей, наблюдающих сборы родителей на вечеринку к друзьям.
А потом, с первым проблеском зари, и те и другие отправлялись на лесосеку. Во время утренних перекуров пленные разбредались по лесу, жуя припрятанный с завтрака хлеб. Моска позволял своим подопечным прохлаждаться больше, чем положено. Фриц сидел с ним рядом на штабеле снарядов.
– Чем плохая жизнь, а, Фриц? – спросил Моска.
– Могло быть хуже, – ответил немец. – Тут спокойно.
Моска кивнул. Ему нравился этот немец, хотя он не потрудился даже запомнить его настоящее имя. Они относились друг к другу дружелюбно, но ни тот, ни другой ни на минуту не забывал, кто из них победитель, а кто побежденный. Даже теперь Моска сжимал в руке карабин – как красноречивый символ. Но патронов в нем не было, а иногда Моска даже забывал вставлять в него обойму.
Немец был по своему обыкновению в расстроенных чувствах. Внезапно он начал изливать на своем родном языке поток речи, которую Моска с трудом мог разобрать:
– Разве это не странно, что вы вот тут стоите и смотрите, как мы еле шевелимся? И это работа для разумных существ? И как мы убиваем друг друга и калечим. А ради чего? Скажи-ка, если бы Германия завоевала Африку и Францию, разве мне достался бы от этого хоть лишний пфенниг?
Мне– то лично какая разница от того, что Германия завоюет весь мир? Даже если мы завоюем весь мир, мне достанется только военная форма, в которой предстоит шагать до конца дней. В детстве нам доставляло такое удовольствие читать про золотой век нашей родины, про то время, когда Германия, Франция и Испания повелевали миром.
Понаставили статуй героям, которые умертвили миллионы людей. Почему так? Мы же ненавидим друг друга, убиваем друг друга. Я бы мог понять это, если бы мы что-то от этого получали. Вот если бы нам сказали: эй, ребята, вот вам земля, которую мы оттяпали у французов, идите, берите себе по кусочку! А вот вы: ну, мы-то знаем, что вы победители. Да только что вы от этого получите?
Пленные лежали на травке под теплым солнцем и дремали. Моска слушал, понимая с грехом пополам, недовольный и невозмутимый. Этот немец говорил как побежденный, так, пустая болтовня. Он топал по улицам Парижа и Праги, по городам Скандинавии самодовольно и гордо, а тут вдруг за колючей проволокой у него пробудилось уязвленное чувство справедливости.
Немец в первый раз положил ладонь Моске на локоть.
– Друг мой, – сказал он, – мы с тобой убиваем, глядя друг другу в глаза. Наши враги стоят за нашими спинами. – Он опустил руку. – Наши враги остались за нашими спинами, – повторил он горько, – и они совершают преступления, за которые мы расплачиваемся своей жизнью.
Но в другое время немец был весел и бодр. Он показывал Моске фотографии своей жены и детей и фотографию, на которой он был изображен с друзьями у ворот фабрики. И еще он любил разговаривать о женщинах.
– Ага! – говорил немец с каким-то жалобным пылом. – Вот я был в Италии, я был во Франции – женщины там просто замечательные! И, должен признаться, мне они нравятся куда больше, чем немки, – что бы там ни говорил фюрер.
Женщины никогда не примешивают политику к более важным вещам на свете. Так было на протяжении столетий. – Его голубые глаза хитро поблескивали на морщинистом лице. – Жаль, что мы так и не добрались до Америки. Там такие длинноногие девушки, и щечки у них как марципан. Потрясающе! Я помню, какие они в ваших фильмах и журналах. Очень жаль!
Моска, подыгрывая ему, отвечал:
– Э, да они бы даже не взглянули на вас, колбасников несчастных.
Немец решительно качал головой.
– Женщины – существа расчетливые! – говорил он. – Думаешь, они будут с голоду умирать, но не отдадутся врагу? В таких вещах женщины всегда очень трезво все обдумывают. У них есть фундаментальные ценности. О да, служба в оккупационных войсках в Нью-Йорке – да об этом только можно мечтать!
Моска и немец переглядывались, усмехались, и потом Моска говорил:
– Давай поднимай своих фрицев на работу.
