Он пришпорил коня, с удивлением ощущая, как быстро тело подстраивается под ритм этого движения. Если это не доказательство его принадлежности этому миру, миру на спине лошади, тогда что?
Проскакав через деревья, они оказались на открытом пространстве. Тучи сгустились и из пастельно‑серых стали угольными; казалось, чей‑то могучий кулак вот‑вот ударит по миру под ним. Их глазам открывалась долина - идеальная позиция, из которой ему хотелось смотреть на всех, кто когда‑то смотрел на него свысока.
- Сможешь с этим справиться?
- Конечно. - Она пустила лошадь по кругу, исследуя местность. - Хочу, чтобы отчасти это отражало твой дом. Функционально. Открыто. Лошади провели последние пять лет не в тюрьме, но в каком‑то смысле у них тоже украли жизнь. Хочу все это связать вместе. Хочу, чтобы ты чувствовал свободу.
Интересно, что она использовала именно это слово - слово, которое так много для него значило. Он даже обменял сигареты на татуировку, которая его символизировала.
- Мне нравится ход твоих мыслей - и не только сейчас.
Она пожала плечами и с удивлением на него посмотрела.
- Почему?
- Потому что ты видишь что‑то большее, чем просто стены. Ты видишь, что они могут значить для людей, какие чувства могут вызывать. Четыре стены могут быть тюрьмой или освобождением. До заключения я не понимал разницы.
- Дома интересны. Я проектировала и другие здания - опиралась на городской ландшафт, старалась органично вписать их в него. Но дома - это что‑то другое. Для меня дом - это маленький и простой домик моих родителей, где я выросла и сформировалась. А каждый следующий… это уже что‑то другое. Поэтому нужно узнавать, что было в жизни людей, что важного происходило, и, отталкиваясь от этого, создавать их дом.
Он подумал о своем доме детства. Страх. Смесь алкоголя и печали. Постоянная угроза насилия.
- Дом для меня здесь, на спине лошади. Горы. Деревья. Небо. Здесь я был создан. Здесь стал человеком, которым… может, я не могу собой гордиться, но с таким мной хотя бы можно ужиться. А родительский дом был все той же тюрьмой.
Он пришпорил коня и помчался вниз, Фейв следом. У подножия их настиг дождь, тяжелый кулак наконец опустился на землю. Теплые капли просачивались сквозь одежду, проникали под кожу, стекали по лицу.
Дождь.
Пять лет он не чувствовал дождя на своей коже.
Черт.
Только сейчас он понял, как сильно ему этого не хватало. Леви отпустил поводья и подставил лицо потокам воды. Первая капля, вторая. Он считал их, пока они не слились в единый поток, союз среди хаоса. Наконец впереди показался загон, и он снова взял в руки поводья и перевел коня в галоп.
Поставив лошадь в стойло, он привязал ее и вернулся на улицу, чтобы снова ощутить на себе дождь. Если Фейв и показалось это странным, она ничего не сказала. Скрылась на несколько минут в загоне и вернулась уже без лошади.
- Ты в порядке? - Ее намокшие волосы липли к лицу.
- Я только что понял, что впервые после заключения почувствовал дождь.
Она молча подошла к нему и положила руку на плечо.
- Расскажи о своей семье.
- Ты не хочешь этого знать.
- Хочу.
- Может быть, я не хочу рассказывать. - Он посмотрел ей в глаза.
Она подняла голову к небу и снова взглянула на Леви.
- Где, как не здесь, рассказывать непростые истории.
Он понимал, что она имеет в виду. Они дома. На воле, без сходящихся вокруг них стен. Именно здесь он впервые снова почувствовал себя свободным.
- Мое первое воспоминание - отец бьет мать кулаком по лицу. Так сильно, что почти сразу появился синяк. Кровь. Слезы. Больше уже никогда дом не казался безопасным. Я никогда не воспринимал отца как защитника. Враг. Жесткий человек. Мерзко жил и мерзко умер. Я не горевал по нему. Ни одного дня.
- Как он умер?
- Отказала печень. Для такого, как он, это довольно приземленный способ смерти - он бы предпочел погибнуть в драке. Но иногда я чувствую какое‑то удовлетворение от того, что он умер от болезни, от которой хорошие люди не умирают. Она умеет выбирать себе жертв.
- А мать?
- Упаковала вещички и уехала в Орегон сразу после его смерти. Иногда я посылаю ей деньги. Ну, раньше…
- Ты ведь не мог это делать, пока был тюрьме.
Он покачал головой.
- Ты не поняла. Она просто не хотела ничего от меня. Не верила мне - не верила, что я не имею отношения к исчезновению Алисы. Она думала, что я пошел в отца.
- Но как? Она же твоя мать.
- В конце концов, она просто выразила солидарность с другой женщиной. Не могу винить ее за это. Думаю, ей было проще поверить, что сбылись ее худшие опасения и я перенял генетику своего отца. Немудрено, что она боялась этого.
Как и он, и даже сейчас. Потому что эта ненависть - это жесткая, тяжелая ярость в его груди - казалась слишком сильной. Словно он родился с ней, словно она была такой же частичкой его, как и первое воспоминание.
Он подхватил ее на руки и понес в дом, крепко прижимая к груди.
- В этом весь я. - Леви приложил ее руку к шраму от ножа на груди. - Вот почему я сказал, что не подхожу тебе. Сказал держаться от меня подальше.
Она провела пальцами по контуру шрама, по контурам того дня, когда его грудную клетку вскрыли и оставили Леви истекать кровью. Он должен был умереть. Все равно он думал, что останется в тюрьме навсегда, так почему бы не сократить этот срок? Но его инстинкты, его тело не позволили ему сдаться. Нет. Он снова встал на ноги. И ударил человека, который пришел за ним. И снова. И снова. После этого никто больше не трогал Леви.
С тихим вздохом Фейв провела пальцами по очертаниям птицы.
- Нет. - Она покачала головой. - Вот это ты. Это. Этот шрам… ты его не выбирал. Ты не выбирал быть рожденным в мире насилия. Не выбирал отца. Не выбирал тюрьму. Не выбирал ту драку и ножевое ранение. Ты выбрал это. Эти крылья. Этот дизайн. Что бы он ни значил для тебя, ты выбрал его. И это гораздо более настоящее, чем все остальное, что могло на тебя повлиять.
Он заставил ее замолчать поцелуем. Ему так хотелось, чтобы слова Фейв были правдой, чтобы в них был смысл. Чтобы они перевесили все, чему он был свидетелем, с чем столкнулся и от чего пострадал. Чтобы ее поцелуй перевесил все, что было в прошлом. Эта женщина, такая красивая и милая, готова дотронуться до него. Готова отдать себя ему. Да, он хотел верить ее словам. Хотел. Но не знал, как это сделать, не мог найти в себе эту веру.
Если бы он мог погрузиться в нее так, как погрузился в ливень. Почувствовать себя обновленным, чистым, хотя бы на секунду. Она сама как этот весенний дождь - спасительный, искупительный. Он этого не заслуживал, но как же сильно ему это было необходимо. Сильнее, чем мог представить даже он сам.
