Форд смотрел на Коула, спокойно стоявшего на платформе и все еще готового стрелять. Если Коул двинется с места, пытаясь убрать Дори от этих мужчин, он потеряет выгодную позицию, а своей бесполезной правой рукой он не способен убрать ее из опасной зоны, где засвистят пули. Он был пленником своей позиции.
— Ты женился на богатенькой, Хантер? — спросил Форд подозрительно фальшивым голосом. Он любил поиграть с людьми, прежде чем их прикончить.
Дори ответила:
— Он женился на мне, а потом заставил сестру дать ему пятьдесят тысяч долларов золотом, и они у него. Я не знаю где. Больше я ничего не знаю. Он не может, чтобы не лапать меня всякую минуту.
— Дори! — позвал Коул, и, к его ужасу, в голосе его прозвучала обида. Да не трогал он ее! Он обращался с ней только уважительно. Как же он может идти на смерть с такими прощальными словами? Неужели из-за нескольких поцелуев у нее такое сильное отвращение к нему?
Дори не обращала на него внимания.
— Прикажите ему сказать, где золото, а потом можете убить. Или я сама нажму на курок. Я хочу его смерти после того, как он со мной обошелся.
Наконец-то Коул понял, что она творит, и возненавидел себя за то, что не разглядел раньше, что она из себя представляет. Его так обескуражило ее поведение, что он не обратил внимания на то, что она говорила о золоте.
Он посмотрел на Форда.
— Золота нет, — возразил он спокойно, — золота я нигде не прятал.
— Лжец! — завопила Дори, плюнув для большей выразительности.
Хотя Коулу было ненавистно признаваться в этом, но это его шокировало. Где же это она научилась таким вульгарным вещам?
Форд начал смеяться — ужасным смехом, потому что смеялся он очень редко. Его смех звучал, как колесо заржавевшего вагона, который через пару лет простоя пускают по пути без смазки.
— Кому я должен верить — тебе или этой маленькой даме?
— Не верьте ему. Он только врет, и все! — визжала Дори. — Он лгал моей сестре и мне. Он всем лжет. Его подстрелили, он не может теперь заработать, стреляя в людей, вот он и уговорил меня сладкими речами выйти за него замуж, а потом заставил сестру отдать ему все золото, что у нее было. Он везет меня назад в Лэсем взять остальное. Я думаю, он собирается убить меня и сжечь дотла отцовский дом. Я думаю…
— Умолкни! — закричал на нее Коул, и это подействовало — она умолкла.
Он повернулся к Форду.
— Она хочет спасти мне жизнь. Золота нет, у нее нигде нет золота. Она бедная, как скватер. Я твоя добыча, а не она. Дори, отойди к дальнему концу поезда и не вмешивайся.
— Ха, — закричала она, — да я скорей умру, чем сделаю хоть что-то по твоему приказанию! Дама никогда не спустит эти отвратительные штучки, что ты проделывал. — Она подбежала к Форду и, ухватившись за стремя, поглядела на него умоляющими глазами. — Я не бедная. Если бы я была бедна, смогла бы я путешествовать в частном вагоне? И не пытаюсь я спасать его жизнь. Я его ненавижу. Он у меня много отнял, пусть вернет. Заставьте его сказать, где он спрятал золото. Потом можете его убить. Мне до него дела нет. Да, нет!
Коул заметил, что Форд уже прислушивается к ней. «Золото» — это было единственное слово, которое всякий, вроде Форда, любил слышать, и, может быть, он также услышал намек на что-то грязное и дурное, что, по утверждению Дори, Коул с ней сделал.
Что до Коула, то он с трудом справлялся с гневом, который вызвали ее речи. Что же, с самого начала она обманывала его? Вообще была другой, а не той, какой казалась? Откуда она знает про «омерзительные штучки, которые леди не должна терпеть?» Где она таким вещам научилась?
— Уоткинс, — фыркнул Форд, — дай Хантеру и маленькой… даме, — он глумливо ухмыльнулся, произнося это слово, — свою лошадь. Мы вернемся в лагерь и там что-нибудь сообразим.
В какой-то момент Коул подумал, как бы перестрелять их как можно больше — сколько удастся. Но знал — и его убьют тоже, а кто присмотрит за Дори? Она только что наболтала всю эту ложь о своем богатстве и заставила их увидеть свою женскую привлекательность. Все эти мужчины захотят узнать от нее, что за грязь проделывал с ней Коул; они захотят подробностей и… повторения.
— Она врет, — сказал он, но заметил, что его слова приняли равнодушно. Какие же слова могли бы соперничать со словами «золото» и «вожделение»?
— Мы сообразим, что и как, потом, — решил Форд. — Сейчас давай на коня.
— Дай ей одеться, — попросил Коул, пытаясь выиграть время. Может быть, молния поразит Форда и его людей. Может, прискачет конная полиция и спасет их. Может быть, эти трусливые пассажиры, наблюдающие за ними, выйдут и помогут. А может быть, в следующие две секунды Вайнотка Форд раскается. Он был уверен, что-то произойдет.
— Я не хочу с ним ехать, — сказала Дори, снова отступая к лошади Форда, охватив себя руками, как бы защищаясь от кулаков Коула.
— Она может ехать со мной, — сказал один из мужчин, косясь на нее с вожделением.
— Нет, дай ее Хантеру, он ей очень нравится, — решил Форд, и даже при лунном свете в его глазах можно было все прочесть. Он собирался повеселиться, видя Дори, сидящую вплотную к человеку, которого она ненавидит. Страдание кого-либо доставляло ему огромное удовольствие. Когда причиной этого страдания был он, его удовольствие удваивалось, потому что в этом случае удовольствие сочеталось с властью.
— Спускайся сюда, пока я тебя не продырявил, — приказал Форд Коулу. — И никаких переодеваний. Сейчас же трогаемся.
Никогда еще Коул не был в таком переплете. А кроме того — никогда ни за кого не отвечал. Всегда, всю жизнь, он заботился только о себе. Если бы его убили, его смерть ничего бы не значила ни для кого, никто бы даже не заметил, что он исчез с лица земли. Но сейчас все изменилось. Если его сегодня ночью убьют, что-то ужасное случится с другим человеческим существом, о котором он должен заботиться. Он знал, что они поженились не по традиционным причинам, но он ведь поклялся быть с ней, заботиться о ней, пока их не разлучит смерть.
Конечно, смерть находилась неподалеку, и он собирался свернуть ей шею в ближайшие минуты.
Через пятнадцать минут Коул сел на лошадь, Дори села впереди него; широкая ночная сорочка развевалась вокруг ее ног, а обута она была в тонкие комнатные туфли. Она спиной прижалась к нему, он обхватил ее руками, держа поводья. В течение следующих десяти минут он толковал ей, что думает о ее глупости.
— Ты должна была оставаться в вагоне. Если бы ты сделала то, что я велел…
— Ты, наверное, был бы убит, — возразила она, зевая и прижимаясь к нему.
Сам того не желая (у нее был просто талант подчеркивать худшее в нем), он сказал:
— Ты лучше не прижимайся ко мне так тесно, а то я могу проделать с тобой омерзительные штучки.
— Какие? — спросила она тоном ученого, который пытается взять на заметку образцы поведения другой цивилизации.
