До сих пор и Ион Маргель, и сам Тимоти упускали из виду одно обстоятельство. А это обстоятельство следовало бы продумать заранее, прежде чем сажать Тимоти на иглу. Конечно, его тело было в каком-то смысле человеческим, но в каком-то другом смысле его нельзя было назвать человеческим. Его мозг был устроен по-особому, иначе он бы не обладал никакими — пусть и лимитированными — телепатическими способностями. И заранее следовало предусмотреть, что наркотик, возможно, подействует на него не совсем так или совсем не так, как он подействовал на десятки тысяч наркоманов, посаженных на иглу кормящимся преступными делами Братством. Да, не совсем так или даже совсем не так. Тимоти начало казаться, что никакого привыкания, никакой зависимости у него все равно не разовьется. И что, напротив, наркотик поможет высвободить психическую энергию его мозга, развить его телепатические способности до логического предела или, по меньшей мере, резко увеличить их. И если ему удастся вывести их на постоянной основе хотя бы на тот уровень, которого они достигли вчера вечером, когда он стер в порошок бронзовую лампу, то Тимоти без труда удастся вырваться из темницы, более того, ему впредь не нужно будет бояться никакого оружия, будь это метательный нож или отравленный наркодротик.
Он надеялся, что на этот раз его мучители обойдутся без побоев. Надеялся, что ему дадут улечься, застыть, сыграть роль уже побежденного наркотиком адепта, которому ничего не нужно, кроме новой дозы, и который готов на все, лишь бы заполучить ее.
Последние ночные часы показались ему целой вечностью.
Тьма, глубокая и однородная, зависла словно бы навсегда. Так, впрочем, бывает со всяким, кто с нетерпением дожидается рассвета.
Но вот сквозь зарешеченное окно пробились первые лучи. Там, за окном, можно было увидеть горную гряду и, в отдалении, несколько пиков. Зыбкий оранжевый свет сменился кроваво-красным, и вот наконец солнце запустило в комнату длинные желтые персты.
Когда они наконец пришли (а произошло это часа через два после того, как рассвело), то оказалось, что Маргель привел с собой Полли. Она была явно чем-то расстроена и на правой щеке у нее был синяк, что, правда, не мешало ей выглядеть по-прежнему ослепительно. Она опустилась на колени — прямо на каменный пол — и тяжело задышала, разинув рот, как вытащенная на берег рыба.
— К вам сокамерница, — сказал Маргель. Было ясно, что и он сам, и Бейкер удовлетворили, потрудившись над Полли, садистские инстинкты и что Маргель поизгалялся над чувственностью актрисы, принесшей ей славу в рассчитанных на полное сенсорное восприятие фильмах.
— Из-за чего? — неожиданно жалким голосом спросил Тимоти.
Ее инфантильная неспособность разглядеть в мире зло успела в свое время разозлить его, но ему совершенно не хотелось становиться свидетелем того, как ей преподают урок на тему о том, что жизнь — отвратительная штука.
— Она у нас само сострадание, — пояснил Маргель. — Страшно растрепыхалась из-за тебя. Ей тебя, видите ли, жаль. Так растрепыхалась и разжалобилась, что доверять ей стало невозможно.
— А что вы собираетесь с нею делать? — спросил Тимоти, послав к Полли одну из механических рук, чтобы та помогла ей подняться на ноги.
— Посадим на иглу, — ответил Маргель. — Наркомания средней тяжести, вроде как у тебя. И тогда она не просто забудет и думать о том, чтобы отправиться в полицию! Тогда она окажется аппетитной бабенкой, согласной на что угодно и к тому же всегда под рукой, понял?
— Вы сошли с ума, — сказал Тимоти.
— Нет-нет, — возразил Маргель. — Я абсолютно здоров психически. Я никогда не употреблял наркотики, да и впредь не собираюсь. Это вы с нею, дружок, скоро превратитесь в парочку наркоманов.
Маргель приказал положить Полли на вторую кровать, находившуюся в комнате, где он собственноручно решил сделать ей первый в жизни укол ПБТ. Когда она категорически отказалась сдвинуться с места — скорее из недоумения, вызванного его бесцеремонностью, чем из смелости, — он, вздохнув, приказал Бейкеру приняться за дело. Она лягнула великана и принялась молотить его маленькими и слабыми кулачками. Она принялась кусать его за пальцы, заставив Бейкера злобно взвизгнуть. В конце концов он грубо сдавил ей шею и, когда она обмякла, перенес ее на кровать. К тому времени, когда она пришла в себя, а случилось это через несколько секунд, Ион Маргель уже всаживал шприц в ее изящную загорелую руку.
Тимоти зажмурился, когда содержимое ампулы перетекло в кровь Полли.
Полли изогнулась дугой, когда первый контакт с ПБТ привел в исполнение не столько ее мечты, сколько страхи. Тимоти порадовался хотя бы тому, что ей не вкололи такую сильную дозу, как ему самому в первый раз, и тому, что ей, соответственно, не пришлось страдать. Вид у нее был жалкий, она ворочалась на матрасе, мучительно пытаясь сохранить собственное “я” и, вопреки собственной воле, с каждым мгновением все глубже втягиваясь в фантастическую реальность видений. Но вот взгляд ее остекленел, тело обмякло и застыло в неподвижности на матрасе, разум и душа улетели в царство галлюцинаций.
Пока Маргель готовил инъекцию Тимоти, мутант подумывал о том, не оказать ли сопротивление. Однако его ждал Другой...
— Рад, что вы образумились, — заметил Маргель.
— Ублюдок!
— Какая пошлость, — возразил Маргель. — От человека, столь эрудированного, как вы, я ожидал какого-нибудь более изощренного проклятия.
Тимоти промолчал, наблюдая за тем, как игла вонзается в его уже отчасти исколотое бедро. Он почувствовал, что наркотик “забирает” его стремительней, чем обычно. Это обеспокоило бы его, не спеши он так на встречу с Другим. А сейчас возникновение зависимости стало второстепенной проблемой по сравнению с тем, каких результатов ему, возможно, удастся достигнуть с помощью ПБТ.
— Сладких грез!
Маргель повернулся и пошел на выход. Бейкер, выходя из помещения следом за ним, бросил Тимоти на прощание грозный взгляд, означавший, что с возмездием за вчерашнее гангстер мешкать не собирается.
Дверь закрылась.
Ключ провернулся в замке.
Дверь снаружи закрыли и на цепочку.
И вот наступила тишина.
И начались галлюцинации...
На этот раз Тимоти лежал на лугу, поросшем высокими и пышными цветами. Но вот у этих цветов появились руки и ноги и они превратились в красавиц... Превратились в красавиц, одновременно оставшись цветами. Цветы были алыми и желтыми, оранжевыми и кремовыми, изумрудно-зелеными и лазурно-голубыми. Лепестки цветов, сохраняя окраску, превратились в волосы, женщины встали рядком, хрупкие, застенчиво улыбающиеся, порожденные самой природой. Но один из цветков, претерпев превращение, стал Другим. Идеальный Тимоти восстал со своего цветочного ложа и подошел к призрачному двойнику. Ближе.., еще ближе.., плоть Другого казалась теперь далеко не столь эфемерной, как прежде. Они прикоснулись друг к другу.., и слились... И Другой вошел в него. И...
