— Я хотел бы поговорить с охранником, — сказал я. — Это возможно?
— Почему нет? Возможно. Сейчас я его приведу.
Ракитин сходил в дежурную часть за Остапом и вновь углубился в кипу отчетов и рапортов, предоставив мне возможность самому работать с охранником.
— Остап, ты очень помог нам один раз, помоги и другой, — попросил я все так же невозмутимого здоровяка. — Нам очень нужен один человек. Из-за него и началась вся эта карусель. Он должен быть где-то неподалеку от этой студии. Он психически болен. И он очень опасен. Садист, насильник и убийца. Я подозреваю, что он поставлял на студию кассеты с записью своих преступлений. Не исключено, что одно время ему помогал кто-то из работников студии. Потом этот человек пропал.
— Сергей, — сказал Остап. — Сергей Духович. Оператор. Раньше работал с нами. Потом где-то в другом месте. Пил. Очень много пил. Всего боялся. Совсем нервный стал. Больной. Ничего не рассказывал. Раз в месяц приходил. Отдавал Коте кассеты.
— Котя — это горбун?
— Да. Отдавал ему кассеты и уходил. Еще на месяц. Потом пропал. Котя в ярости был. Шеф его едва не убил.
— А кто шеф?
— Не знаю. Но это длинная цепочка. Над этим шефом еще шеф есть. И еще. Студий много. Публичных домов много. Связи наверх тянутся. Высоко. Недавно Котя сказал, что все улажено. С оператором вопрос решен.
— Это уж точно, — подтвердил я. — Решили вопрос раз и навсегда. Окончательно. А кто этот вопрос решал, ты, часом, не знаешь?
— Нет. Мы не занимались. Другие занимались. Те, кто выше сидит. Их люди. Серьезные люди.
— А с кем работал оператор, знаешь?
— Нет. Он не говорил. Он вообще не говорил. Даже когда пил. Я у его девушки расспрашивал. Она теперь здесь работает. Света.
— Это которая на квартире была, курносая?
— Да. Денег не стало. Котя уговорил. Я отговаривал. Она сказала — теперь уже все равно.
— А куда Котя девал эти кассеты?
— Не знаю. Сразу увозил.
— Но хоть куда оператор ездил, знаешь?
— На дачу. Это его дача была. Он ее Коте сдавал. Деньги получал вдвойне. Потом не хотел. Когда с тем, другим, работать стал — не хотел. Но все равно сдавал и работал. Уже не отказаться было. Мы тоже на эту дачу выезжали. Летом. Котя там снимал. Зимой не ездили. Но кто-то там был.
— Вот и забрезжил свет в конце тоннеля, — сказал я удовлетворенно. — Хоть что-то вырисовывается. Теперь мы его возьмем… Скажи, Остап, а горбун знает этого человека? Того, с кем работал оператор?
— Один раз видел. Говорил. Больше не хотел. Боялся. Только одна встреча была. Точно знаю. Человек пришел и предложил услуги. Горбун отказался. Рассказал шефам. Те приказали работать. Но сам горбун не захотел. Оператора послал.
— Еще что-нибудь знаешь про этого человека? Слухи, догадки?
— Всегда в маске. Когда с Котей встречался, тоже в маске был. Про оператора не знаю. Он молчал. Пил и молчал. Тот человек сам приходит. Звонит, когда захочет. Денег не берет. Котя его боится. Очень боится. Ничего про него не скажет. Про все скажет. Про человека не скажет.
— Расскажет, — оторвался от бумаг Ракитин. — Как миленький расскажет.
— Не расскажет, — уверенно сказал Остап. — Мало знает. Почти ничего не знает. Но не расскажет. Боится. Сергей тоже боялся. Смелый был. Ничего не боялся. Того человека боялся. Он войну прошел. Ранения имел. После ранения больше не мог служить. Ушел. Занялся съемкой. К нам сам пришел. На закон плевал. Ничего не боялся. Того человека боялся. Больше смерти.
— Помогать так не боялся, — проворчал я. — Камеру держал, следил, чтоб свет правильно падал, нужный ракурс выбирал, аппаратуру подготавливал. Это таким же чокнутым надо быть, как и тот псих.
— Очень смелый был, — сказал Остап. — Немного не в себе. После ранения. Контузия. Ничего не боялся. Того человека боялся.
— Хорошо хоть кассету не побоялся оставить, — сказал я. — А ты, батюшка, неужели не мог заметить, что у человека, который тебе кассету отдавал, не все дома?
— Он совсем тихий был, — сказал Разумовский. — Словно в воду опущенный ходил. Я думал — он всегда такой. Он и не говорил со мной никогда. Только когда кассету передавал, мы с ним парой слов перемолвились… Вот ведь как человека раздавило. Размазало просто… И ведь в храм за помощью пришел. Видать, понял, что все границы перешел, что дальше мрак. Может, это ему и зачтется… Последний шаг тоже много значит.
— Ты еще его пожалей! — разозлился. — Это как раз тот случай, когда мои взгляды с религией расходятся. Существенно. Он фактически помогал детей мучить, а то, что свой конец почувствовал да испугался… Лучше б он раньше испугался. Ведь стоило ему взять этого подонка за шкирку… Ну хотя бы милицию вызвать.
— Боялся, — сказал Остап. — Больше смерти боялся.
— Вот что я знаю наверняка, — сказал я, — так это то, что, когда мы с ним все же встретимся, один из нас будет бояться. Очень бояться. Больше смерти будет бояться. И это буду не я. Где эта дача, Остап?
Адрес не знаю. Показать могу.
— Нужно ехать, — решился я. — Ракитин, ты с нами?
Оперативник кивнул, убрал бумаги в сейф и поднялся.
* * *
Но дача оказалась пуста. Это был одиноко стоящий дом в трехстах метрах от оживленной магистрали, обнесенный серым полусгнившим забором. Может быть, это была игра моего воображения, но мне казалось, что и сам дом, и его покосившиеся пристройки насквозь пропахли сыростью и гнилью. На первый взгляд он был еще крепок, но что-то неуловимо-затхлое чудилось во всем его облике, витало в пустых комнатах. Именно такая атмосфера царит в «умирающих» деревнях. Пустая, заброшенная деревня обычно тиха и умиротворенна в своем запустении. Населенная — шумна и суетна. Холодок пробегает по спине только в умиротворенных деревнях. Несколько гниющих, покосившихся домов с пустыми окнами-глазницами и один-два таящих в себе слабую искорку жизни дома — это вызывает те же чувства, что возникают дождливым осенним вечером на старом кладбище.
Окна в доме были открыты, и ветер гонял по пустым комнатам обрывки бумаги и залетавшую с улицы листву.
— Пусто, нет никого, — сказал я, пройдясь по дому. — Заметили, как здесь почитают нашего друга Игнатьева? Газеты «Счастье эротомана» по всему дому разбросаны. Причем читали внимательно. Где страница загнута, где абзац подчеркнут…
— Идите сюда, — позвал из соседней комнаты Ракитин. — Вот где все происходило.
Войдя в комнату, мы увидели Ракитина и Остапа, стоящих возле отодвинутой крышки входа в подвал.
— На кассете именно эти стены были, — уверенно сказал Ракитин, подсвечивая себе фонариком.
Я встал на четвереньки и заглянул вниз. Спускаться мне туда не хотелось.
— Да, — признал я. — Похоже, что это место и есть. Только уж очень пусто. Такое ощущение, что совсем ушел.
